«ст. 164 – В случае необходимости
следователь может предъявить для
опознания лица… свидетелю, потерпев-
шему…
ст. 165 – Лицо, опознание которого
производится, предъявляется опознаю-
щему вместе с другими лицами…»
(Уголовно-процессуальгый ко-
декс Российской Федерации)

Мы безуспешно гонялись за ним полгода. Хотя «гонялись», конечно, слишком громко сказано. Погоня предполагает в основе вполне конкретный объект преследования и определенное направление движения. А он… Он появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда, уходя по одной из той тысячи дорог, что простираются перед беглецом. И одна, единственная, нужная нам, как воздух, ведущая к нему, терялась где-то во мраке.
Действия его были предельно просты и безыскусны. Он высматривал на улице девочку четырех-семи лет, знакомился, втирался в доверие, предлагал показать котеночка или голубя, заводил ребенка на ближайшую безлюдную стройку и там… «Сломив физическое сопротивление жертвы, совершал насильственный половой акт в извращенной форме». Это – выражаясь языком милицейских ориентировок. Такая вот скотина…
Появлялся он обычно на стыке трех районов нашего города, легко нарушая условные административные границы. Сегодня его, к примеру, отлавливали всеми силами милиции, скажем, Ульяновского района: перекрывали места возможного появления, выставляли засады в наиболее перспективных точках, а он в это самое время совершенно спокойно «резвился» в соседнем, Юго-Восточном районе. Или у нас, в Аэропортовском.
Жертвы описывали его приметы крайне однообразно: «Дяденька…» Так что нам приходилось искать существо мужского пола от шестнадцати до тридцати лет. Чертились графики, рисовались схемы, был даже изготовлен фоторобот, выданный всему личному составу городской милиции. Но фоторобот всегда похож только на фоторобот. Настолько омерзительные хари природа создать не может. Такое доступно лишь человеческому воображению. А наши схемы и графики были насильнику как-то поровну.
Так как все факты его появления в нашем районе были зафиксированы в моей зоне обслуживания, то за скорое и успешное раскрытие этих преступлений отвечал непосредственно я.
Эта ответственность заключалась в том, что ко мне таскали всякого рода извращенцев, шизиков и просто поддатых работяг, заскочивших на какую-нибудь стройку «отлить». Я добросовестнейшим образом «отрабатывал» их «на причастность» к этим преступлениям единственным доступным мне способом – кулаками и башмаками. Потом писал пространные справки, в которых, разумеется, все выглядело намного приличнее и значительнее, в духе незабвенных «Знатоков…» Первые экземпляры этих справок направлялись мною в районную прокуратуру, вторые – подшивались в оперативно-поисковое дело. Для непосвященных объясняю – толщина этого секретного дела в сантиметрах является основным показателем работы оперативника. Разумеется, только для его начальства и только в тех случаях, когда преступление не было раскрыто по «горячим следам», а зависло «темнухой». Кстати, содержание подшиваемых в этот том документов особого значения не имеет. Их все равно никто не читает.
В соответствие с приказами и наставлениями МВД, руководители органов внутренних дел на местах обязаны лично контролировать процесс раскрытия тяжких преступлений. По этой причине раз в неделю меня, моих коллег из Ульяновского и Юго-Восточного районов, а также наших непосредственных начальников вызывали в городскую управу. Там в течение полутора-двух часов мы выслушивали мнения высокого начальства о наших морально-деловых качествах и печальном будущем. Завершались эти мероприятия всегда одним и тем же – истеричными призывами изловить насильника любыми путями в кратчайшие сроки. Получив таким образом заряд бодрости на неделю, мы возвращались к работе.
Но это не так уж и важно. Маньяка в конце концов взяли! Причем именно у нас, на нашей «земле»! Всех подробностей я не знаю – не интересовался. В розыске расспросы как-то не приняты…
Меня самого в то время в городе не было – уезжал в командировку. Когда его выловили, я «наслаждался» специфическими ароматами Кемеровского СИЗО, где «тер за жизнь» с пойманными ворами-гастролерами. Вернувшись в родные пенаты из удачного турне по нашей области, они повздорили при дележе добычи. Кому-то его доля показалось неоправданно мала. В результате откровенного и сурового мужского разговора – труп. За это, собственно, кемеровчане и «приняли» оставшихся в живых. Ну, а кражи всплыли уже несколько позже, в процессе расследования убийства. Обычная история…
Поездка оказалась удачной. Отягощенный явками с повинной и изъятым шмотьем, я возвращался в родной город. Как обычно, с поезда – сразу в дежурку. Узнать, что такого новенького приключилось за время моего отсутствия.
Новость меня не обрадовала. Скорее ошарашила. Главное не то, что эту тварь поймали – рано или поздно, но его бы все равно «прихватили», слишком уж нагло он действовал. Поражало другое – гаденышу оказалось всего лишь четырнадцать лет! При этом ростом он был с сидячую собаку, а комплекцией чем-то напоминал мой мизинец. И это кошмарный монстр, долгое время державший в страхе всех родителей нашего далеко не маленького города и легко обходивший все ловушки, расставленные сотней опытных оперативников! Из-за этакого недоделка мы не спали ночей и не ходили без оружия!..
Если бы я сам принимал участие в задержании… Не буду врать – малец пару раз получил бы по потрохам. А так… Пусть уж «сидит».
Все уголовные дела были переданы в управу. Отпала необходимость еженедельных посещений кабинетов высокого начальства. Жизнь и служба возвращались в свою накатанную колею.
Дело это потихонечку забывалось, теряло свою актуальность. Его заслонили другие, более свежие: обокрали квартиру известного хоккеиста, особо опасный рецидивист из хулиганских побуждений порезал двоих собутыльников и подался в бега… Короче, без работы мы не сидели.
Поэтому, когда на очередной утренней «сходке» начальник розыска объявил, что мне предстоит сегодня работать с Сигалевым, я поначалу растерялся. Названная фамилия мне ни о чем не говорила.
- В помощь тебе – Волохин, - невозмутимо продолжал шеф, - а следователь – из управы. Поможете ей провести опознания. Сигалев придет общим конвоем.
Начальник посмотрел на меня поверх очков и добавил, внеся полную ясность:
- Это – по девочкам…
Вот только тогда я сообразил, что речь идет о малолетнем насильнике. До этого я его фамилией не интересовался.
После «сходки» ко мне подошел Володя Волохин, или, для своих, просто Воха – почти двухметровый, плотный и широкоплечий тридцатилетний стажер. В недавнем прошлом Воха – мастер спорта по вольной борьбе и даже чего-то там чемпион. Мне всегда было интересно узнать – а что приводит к нам таких людей? Мне кажется, что основная причина – привычка жить в экстремальном режиме. Ведь вне спорта их жизнь теряет свою остроту. Бледнеют краски, начинает застаиваться кровь… Вот и ищут ребята различные заменители, альтернативные источники адреналина. Кто-то идет к бандитам, кто-то – в милицию. Правда, у самого Волохина я пока верность своих догадок не выяснял – мы с ним не настолько близко сошлись. Хотя Воха мне симпатичен. У него легкий характер, он неглупый, веселый и добродушный парень. Улыбка редко исчезает с его круглого лица. Сочетание физической мощи и добродушия делает его похожим на большого плюшевого мишку.
- И какие будут указания, командир? – Володька стареется выглядеть серьезным, деловитым таким, но только получается у него это не особенно хорошо.
- Ну-у… - я наморщил лоб, изображая мучительные раздумья. – Для начала надо бы помыть полы в кабинете, потом почистишь мне ботинки. Запылились… За пивом сбегаешь. Раз уж я командир, то надо бы использовать подчиненного в полный рост.
- Разрешите выполнять?! – орет Волохин, скорчив при этом идиотски-радостную физиономию.
- Ладно, хорош! – я сам так и не смог выдержать до конца серьезности тона – Вовкина улыбка чертовски заразительна. – Пошли, по чаю ударим…
К приезду следователя в отделении остались только мы с Вохой. Остальные ребята разошлись по своим делам.
Следователь, женщина уже не молодая, но еще и не старая, какая-то блеклая, как будто выцветшая, приехала почти одновременно с конвойной машиной. Пока в ИВС принимали доставленных арестантов, она обустраивалась в моем кабинете: доставала и раскладывала в известном только ей порядке авторучки, бланки, чистую бумагу – предметы, необходимые в работе. Воха угостил ее чаем, мы минут десять поболтали ни о чем. Голос у нее тоже бесцветный…
Наша задача упрощалась, так как понятых и «подсадных» следователь привезла с собой. От нас требовался только педагог – речь шла о проведении следственных действий с детьми. Но и с этим особых трудностей не возникло. Я позвонил Марине. Года два тому назад ее совершенно случайно пригласили поучаствовать в подобном мероприятии и ей почему-то у нас понравилось. Не отягощенная комплексами и весьма коммуникабельная девушка очень скоро стала своим человеком в отделении. Мне иногда казалось, что в своей школе она проводит времени меньше, чем у нас. Зато всегда под руками был «железный» понятой. Да и наши коллективные выезды на природу или культпоходы в злачные места всегда скрашивались женским обществом.
Когда машина конвойников, победно загудев, выехала со двора райотдела, я и стажер Волохин, экипированные по полной форме в соответствии с требованиями приказа, с оружием и наручниками, спустились в ИВС.
Дежурный, Гена, пожилой старлей, недовольно поворчал – не успел еще разобрать бумаги на конвой. Но Сигалева нам выдал. Мы подошли к отдельному маленькому боксику. Тяжелая стальная дверь медленно открылась…
Мне казалось, что за годы службы я уже успел повидать если и не все, то очень и очень многое, и пытаться меня чем-то удивить – пустое дело. Но в тесном помещении-пенале находился ребенок! Обыкновенный подросток-двоечник! Меньше полутора метров ростом, так что полы черной ватной куртки болтались ниже колен. Из широкого ворота торчала худая, не особенно чистая цыплячья шея. Сам ватник можно было как минимум дважды обернуть вокруг тощенького тельца. Неожиданно полными были щеки и губы, но вместе со стрижкой «под ноль» и приобретенной в тюрьме бледностью эта полнота придавала пацану какой-то нездоровый, болезненный вид.
Когда дверь полностью открылась, Сигалев спокойно, без суеты и спешки, встал с узенькой лавочки, прикрепленной к стене.
- Сигалев!.. – начал Гена, заглядывая в следственное требование.
- Алексей Петрович, семьдесят шестой, сто семнадцатая, - привычно продолжил тот.
- Получите! – дежурный сделал шаг в сторону и протянул мне требование.
- Руки! – в дело вступил Волохин.
Сигалев покорно протянул правую руку и одно кольцо металлических «браслетов» с хрустом защелкнулось на его тонком запястье. Во второе Воха кое-как продел свою могучую длань.
- Пошли.
Все с той же покорностью мальчишка двинулся рядом с Вохой. Когда мы вышли из дверей ИВС, навстречу нам метнулась какая-то женщина, до этого сидевшая на скамейке для посетителей.
- Лешенька!.. – полукрик-полувсхлип.
Наверное, мать. Похожи… Но только это ничего не меняет. Резко вклинившись между ней и арестованным, я собственным телом отодвинул женщину в сторону, освобождая дорогу конвою.
- Не положено! – универсальная формулировка в подобных случаях. Для этой женщины с рабочей окраины любое слово представителя власти - истина в последней инстанции. И ничего не надо объяснять – чем непонятней, тем внушительней.
Женщина сразу сникла, сжалась, с тоской глядя в спину уходящего по коридору мальца. Это ведь для нас он – зверь и подонок. Ну, еще для потерпевших. А для нее – сынок, кровиночка, чадо неразумное. Мне часто приходится видеть таких, как она. В страшную жару и в лютый мороз, в дождь и ветер они часами простаивают у тюремных ворот в надежде хоть краем глаза увидеть своего, убедиться, что он живой, здоровый…
- Сергей, посмотрите, пожалуйста, передачу, - неожиданно слышу рядом. Это женщина-следователь. Как и когда она подошла – я не заметил.
Мать как-то суетливо, старясь при этом не смотреть мне в глаза, передала матерчатую сумку. Заходя вслед за Вохой в кабинет, я видел, как следователь и мать о чем-то разговаривают. Точнее, говорит в основном следователь. Мать молча слушает, опустив голову и стараясь не смотреть по сторонам, только время от времени торопливо кивает.
Возвратилась следователь минут через пятнадцать. К тому времени арестанта уже освободили от наручников, а я заканчивал проверку передачи. Продукты: сало, колбаса, хлеб, конфеты… Ничего лишнего.
«Дачку» я отдал следователю – сейчас командует она и только ей одной решать, когда арестованный получит эту передачу и получит ли вообще. Сигалеву отдали ее сразу, и он тут же запустил внутрь сумки руки. Достал конфету, развернул ее и сунул в рот. Пацан…
- Ну, Леша, - мягко сказала следователь. – Я тебя еще раз допрошу, а потом…
Бедная женщина. Она ведь не только следователь, но и мать… А вот вынуждена заигрывать с ублюдком. Не дай Бог, замкнется в себе, замолчит! Перестанет давать показания…
Сегодня она профессионально, уверенно ведет свою сольную партию. А я на данный момент не более чем обычный сторож. И мне совершенно неинтересно то, что может рассказать о себе Сигалев. Я и так знаю, что было раньше в его коротенькой жизни. Отец, сгинувший давным-давно где-то в лагерях. Надрывающаяся на кирпичном заводе мать, которая в свои тридцать пять выглядит на все пятьдесят. Тесная однокомнатная квартира на окраине города, в забытом Богом и людьми районе, куда даже маршрутные автобусы заезжают раз в год по ошибке. Здесь свои собственные ценности, свои стремления, свое отношение к жизни. Единственное доступное развлечение - технический спирт с последующим мордобоем. Большая часть мужчин по тем или иным причинам провела некоторое время у «хозяина». Для здешних обитателей отбыть «срок» - все равно, что сходить в армию. И не хотелось бы… Но ничего не поделаешь – надо!
Что еще? Неосознанная убогость и бесцельность существования? Желание жить только одним, сегодняшним днем? Пьяный отчим, рьяно исполняющий супружеский долг на глазах плачущего от испуга малыша? Или мать, прячущая глаза от учителей, которые в очередной раз выговаривают ей за поведение сына? Трясущаяся от одной только мысли, о том, что он может повторить судьбу своего отца?
Все это слышно в дежурных ответах на дежурные вопросы. Тактика проведения допроса!
Монотонное гудение Сигалева раздражало. Я демонстративно достал из кармана сигареты, встал со стула.
- Покурю… - уже на ходу сказал Вохе.
Он у нас некурящий. Следователь тоже. Так зачем же мне их травить?
- Сергей, посмотрите там заодно потерпевших. Уже должны подойти, - отвлекшись на секунду, попросила следователь. – Там ваши должны быть и из Юго-Восточного.
Кивнув, я вышел за дверь. Потерпевшие… Я не могу спокойно смотреть им в глаза. Почему-то у всех потерпевших схожий взгляд. Они стараются вспомнить какие-нибудь подробности, зачастую совершенно ненужные, лишние. И ждут от тебя чуда… Вот сейчас! А я не волшебник и не фокусник. Я обыкновенный государственный служащий. И могу только то, что могу. То есть, очень немного. Мне приходится постоянно жить с чувством собственной неполноценности, неспособности оправдать эту веру, это ожидание. А по «сигалевскому» делу вообще кошмар!
Как я и говорил, ответственность за раскрытие этих преступлений лежала на мне. И время от времени начальство посещала «светлая» мысль – а вдруг потерпевшие по прошествии времени вспомнили что-то еще, какие-нибудь детали, которые упустили раньше! Тогда меня направляли для проведения дополнительного опроса детей. И вот, когда ребенок только начал отходить от шока, вызванного надругательством, вваливается этакий «добрый» дядя и начинает старательно им напоминать, как оно было. Родители, по-моему, убить меня были готовы. Да что там родители! После этих визитов я сам себя готов был убить!
С такими вот невеселыми мыслями я прогуливался вдоль ряда запертых дверей, время от времени не без удовольствия затягиваясь сигаретным дымком. Мимо меня, стараясь разглядеть в полумраке коридора номера кабинетов, прошла женщина. Высокая, молодая, ладная блондинка, с хорошей фигурой и красивыми ногами. Мне такие нравятся… Да и не только мне одному! Я с удовольствием смотрел ей вслед. Она добралась до конца коридора, и, видимо, не обнаружив нужного ей номера, опять двинулась в мою сторону. Что-то в ее фигуре, в походке, посадке головы показалось мне вдруг смутно знакомым. Но на память, как назло, ничего не приходило. Поймав себя на том, что окровенно на нее пялюсь, я торопливо отвернулся. Сигарета уже почти догорела и, как бы я этому не противился, мне надо было возвращаться в кабинет. Заниматься обеспечением следственных действий.
- Извините, вы не подскажете… - поворачиваясь к заинтересовавшей меня незнакомке, я еще успел подумать, что голос у нее тоже приятный. Под стать фигуре.
Она узнала меня первой, рука ее дернулась, непроизвольно прикрывая губы и оборвав начатую было фразу на полуслове.
- Ой, Сережа… - после короткой паузы тихо и растерянно произнесла она.
- Све?!.. Света?! – подавился я табачным дымом.
Вопрос, конечно, идиотский. Я уже видел, что это именно она – Светлана, Светка, Светик! Она, конечно, изменилась за те годы, что мы не виделись, но только в лучшую сторону. Повзрослела, расцвела, стала более женственной, эффектной.
У нее были удивительны глаза. Даже не сами глаза, а взгляд. Добрый, умный, все понимающий и… грустный. «Как у больной собаки!» - смеялась она. Но это уже потом, позже… А когда я впервые случайно заглянул в ее глаза, меня внезапно окатило теплой волной. Почти физически я ощутил всю ту доброту и ласку, что несла в себе эта девушка. Забыв про все свои дела, я просто пошел за ней следом, не решаясь заговорить, мучаясь и злясь на себя от этого. Интуитивно я чувствовал, что обычные, банальные фразы сейчас не подойдут, а ничего такого, оригинального, в голову не приходило. Как назло! И я просто брел в паре метров сзади, понимая, что если сейчас уйду, то больше никогда уже не смогу окунуться в глубину этих глаз.
Патовую ситуацию тогда разрешила сама Светлана. После того, как я прошел за ней больше квартала, она остановилась, повернулась ко мне и спокойно спросила, чего мне от нее надо и долго ли я собираюсь ее преследовать. И тут меня понесло. Слова вылетали сами, хотя уже часом позже я не смог вспомнить ни одной сказанной мною фразы. Кажется, она смеялась… И, тем не менее, мне каким-то чудом удалось убедить ее встретиться со мной еще раз. С этого все и началось…
Светлана заканчивала институт, я – школу милиции. Последний курс, неотвратимо надвигающиеся «госы», сумасшедшие нагрузки… Но только каждую свободную минуту я бежал к ней.
Мы никогда не говорили вслух о свадьбе, не обсуждали список гостей и наряды. То, что мы будем вместе, подразумевалось как-то само собой.
Что произошло потом, я так и не смог понять. Даже себе не смог объяснить своих поступков. То ли я был еще слишком молод и не сумел разобраться до конца в своих чувствах? Или побоялся ответственности, слишком, на мой взгляд, серьезного отношения Светланы к жизни? Или были какие-то другие причины? Не знаю. Тем более что все эти годы я старался об этом не думать, тщательно выжимая Свету из своей памяти.
Она искала меня. Несколько раз звонила в школу милиции. По моей просьбе ей врали о внеочередных нарядах, о патрулировании. А после одного из ее звонков, последнего, мы нос к носу столкнулись на набережной. Я был с другой… Кстати, на этой женщине я потом был даже некоторое время женат. Но это так, к слову.
Светлана не стала устраивать сцену. Это не в ее характере. Она всегда считала такое слишком для себя унизительным. Просто развернулась и, не говоря ни слова, ушла. А я… Я не стал ее догонять. И больше уже не видел. До сего дня.
И вот теперь, здесь, в заплеванном, пропахшем табаком и тюрьмой коридоре отделения уголовного розыска мы стояли и молча смотрели друг на друга. Наверное, надо было бы что-то сказать… Но я опять, так же, как в первый раз, не мог на это решиться. Любые слова стали бы лишними, прозвучали неестественно и глупо, фальшиво. И мы продолжали молчать…
По коридору, за моей спиной зацокали каблучки. Уверенно, целеустремленно, по-хозяйски. Марина! Женщина тоже эффектная, но рядом со Светланой… Павлин и лебедь – другого сравнения нет.
Увидев меня, наш педагог распахнула накрашенные глаза, распахнула объятия, налетела, чмокнула в щеку, обдав запахом хорошей парфюмерии.
- Здорово, Серенький! Сто лет тебя не видела! – повисла на руке, самым нахальным образом разглядывая Свету. – Куда мне идти? К тебе?
Светлана встрепенулась, отвела глаза.
- Я пойду, Сережа… Была рада видеть.
- И я…
- Пока…
Развернувшись, она пошла в сторону дежурки.
Что-то трещала под ухом Марина, а я смотрел вслед уходившей от меня Светлане. Опять уходившей!
Неожиданно для самого себя, подхваченный каким-то порывом я крикнул:
- Света! Постой! Минутку… - это уже Марине, освобождая свою руку.
Догнал Светлану, пряча глаза, сунул ей визитную карточку.
- Света! Я здесь… работаю! Позвони мне, хорошо? Очень тебя прошу!
Не дожидаясь ответа, опасаясь прямого отказа, я резко развернулся и бросился в свой кабинет, по дороге прихватив Марину.
Дальше все пошло по намеченному распорядку. В центре кабинета поставили три стула, на них устроились «подсадные» - студенты юридического техникума. После этого следователь предложила Сигалеву занять любое, на его усмотрение, место. Тот все с тем же непонятным мне равнодушием ответил, что ему все равно, и устроился на свободном стуле, в середине.
Воха пригласил из коридора первую потерпевшую.
Маленькая девочка, лет шести, наверное. Большие белые банты, белое платьице, гольфики… Рядом с ней – мама. Горячечные глаза, нервные движения, скомканный носовой платок в ладони… Стоит к дочке вполоборота, инстинктивно стараясь своим плечом загородить ее от опасности.
- Ну, Танечка, посмотри внимательно на этих дяденек. Ты кого-нибудь из них знаешь? Видела раньше? – начала процедуру опознания следователь, заполнив «шапки» лежащих перед ней бланков.
Мне этот вопрос кажется излишним. С первой секунды девочка не отводила испуганных глаз от Сигалева. Тот сидел спокойно, зажатый с боков «подсадными». Такое впечатление, что все происходящее его вообще не касалось. Смотрел куда-то вдаль. Он сейчас был не здесь. Где-то там, в своем собственном мире. Интересно, насколько он жуткий, этот мир?..
- Вот этого… - ответила тем временем девочка. Маленький пальчик осторожно вытянулся в сторону насильника.
- Он сидит в середине? – уточнила следователь.
- Да… - тихий ответ.
- Потерпевшая … опознала сидящего в середине подростка. Молодой человек, встаньте и представьтесь! – это для понятых. Положено так…
- Сигалев Алексей Петрович, – голос ровный, лишенный какой-то эмоциональной окраски. Взгляд – поверх голов.
- Садитесь! Расскажи, Танечка, где ты раньше видела этого дяденьку?
Девочка молчала. И смотрела в пол. Мама же нервно оглядывалась по сторонам, искала приближающуюся к дочери опасность.
- Не бойся, Танечка! Говори, где ты видела его раньше? – а это Марина вписалась. Педагог…
Ребенок, не поднимая головы, что-то тихо прошептал.
- Говори громче, Танечка! – настаивала следователь. Она вовсе не садистка… И, наверное, свои дети есть. Но сейчас она работала. А понятые должны были слышать все сказанные во время следственных действий слова. Закон, блин!
Девочка подняла голову. Большие глаза были наполнены слезами.
- Мне… Мне стыдно! – неожиданно выкрикнула она и разразилась рыданиями.
Мне вдруг захотелось дать кому-нибудь в рожу. Все равно – кому. Изо всех сил. Ни за что. Просто так. Выпустить пар.
Женщины дружно бросились к ребенку. Что-то бормотала следователь, щебетала Марина, бестолково металась растерянная мама. Внезапно ее затравленный взгляд остановился на Сигалеве. Шаг в его сторону. Еще неосознанно, без определенной цели. Следующий… В глазах вспыхнули огоньки ненависти. Она отыскала источник всех бед и несчастий, внезапно свалившихся на ее семью, на ее дом. Пришло время вмешаться в происходящее.
Я быстро соскочил с места и двинулся вперед. Успел – перехватил женщину на полпути, мягко обнял за плечи, уводя в сторону. Она, не отрывая взгляда от насильника, автоматически попыталась вырваться из моих рук, добраться до врага. Я усилил объятия. Поняв, что Сигалев для нее недосягаем, мама обмякла, расслабилась, на ее глазах тоже появились слезы.
- Дрянь, дрянь! – выкрикнула в сторону насильника. – Чтоб тебе, сука!..
Сигалев оставался все так же спокоен. Равнодушно смотрел на женщину, не проявляя ни страха, ни стыда, ни какого-либо интереса. Вроде как и не видел ее вовсе.
Через некоторое время женщинам совместными усилиями удалось успокоить девочку. Допрос продолжался. Ребенка заставляли подробно рассказывать о происшедшем, уточняли детали. Время от времени она, эта девочка, опять начинала плакать.
Я посмотрел на Воху. Лицо стажера закостенело, заострилось. Кажется, что он внезапно скинул несколько килограммов. В одну секунду. Щеки ввалились, под потемневшей кожей катаются желваки. В глазах плещется тьма. Я прекрасно понимал, что уж он-то тут ни в чем не виноват. Но все равно злился. Адреналинчику хотел?! Хавай! Полными горстями…
Я курил у окна, в форточку. Следователь косилась, недовольно морщилась, но ничего не говорила. Процедура опознания двигалась дальше. Вслед за первым ребенком в кабинет пригласили второго, третьего, четвертого…
Повторялась все та же сцена, выяснялись все те же подробности. Столько детских слез я в жизни своей еще не видел!
Поле четвертого опознания Сигалев что-то тихо сказал следователю.
- Хорошо, Леша, - ответила та, потом подошла ко мне. – Сережа, он устал и хочет кушать. У вас ведь есть чайник?
Я, не в силах найти подходящие моменту слова, просто смотрел на нее. Как на идиотку. Значит, вот это устало?! Значит, мы сейчас будем его кормить?!
- Надо, Сережа, терпите, - несмотря на свою бесцветность, она все же опытная и умная баба.
Отвернувшись, я молча взял чайник и вышел в коридор. За водой. Или по воду?.. А какая, собственно, разница?
Чайник тихо шипел. Волохин повел всех участников опознания в соседнюю столовую. Только следователь осталась на месте. И, кажется, я знаю почему.
Еще тогда, утром, забирая арестованного из ИВС, я обратил внимание на надпись, выполненную красным стержнем на обороте требования. «Прошу сотрудников конвойной службы во время конвоирования оградить следственного арестованного Сигалева от избиений и унижений со стороны других следственных арестованных» Боится, что прибью, если останусь один на один? Какая чушь! Не стоит он того, чтобы из-за него самому идти на нары!
Чайник, наконец-то, закипел.
- Кушай, Леша, - следователь старается не встречаться со мной глазами, отворачивается.
Мне интересно, как же он будет жрать? Почему-то мне казалось, что выглядеть это должно как-то особенно омерзительно. Но, к моему удивлению, ел Сигалев хоть и неряшливо, но без жадности. И без отвращения. Просто ел…
Я не мог понять, откуда взялось это нечеловеческое равнодушие. Не бесшабашная бравада отпетого урки, не угодливость старающегося угодить следователю «первохода», а нечто такое, с чем мне еще ни разу не приходилось сталкиваться.
Мои размышления прервал вернувшийся Воха. И взгляд у напарника был какой-то… Я бы сказал, насмешливо-многозначительный.
- Серый, там Плахотин тебя просил зайти. Я пока посижу.
Плахотин – мой коллега, занимающий соседний кабинет. Разумеется, его самого на месте не было, зато на столе – бутылка коньяка и шоколадка. Возле стола – Марина. Нога на ногу, в отведенной чуть в сторону руке – дымящаяся сигаретка.
- О, Серенький! Давай с тобой выпьем. А то ваш молодой…
Хорошая баба. Только уж больно много шума создает. А коньяк сейчас очень кстати.
Налил ей и себе. Марина тут же начала возмущаться «лошадиной» дозой. Она всегда возмущается. Быстро подняв стакан, я чуть кивнул ей головой и вылил коньяк в горло. Как водку. Марина последовала моему примеру.
Пока она шелестела фольгой шоколадки, я налил по второму. Выпили. Я закурил. Немного отпустило…
Марина что-то болтала, а я машинально кивал, иногда вставляя ничего не значащее словечко. И старался выглядеть беззаботным. У меня репутация «крутого» опера. А имидж надо поддерживать…
Минут через двадцать, допив коньяк, мы возвратились в мой кабинет. Все участники следственного действия уже собрались на месте и расселись.
Воха пригласил очередную потерпевшую.
В кабинет зашла девочка. Маленькая, как и все остальные. Простенькое платьице, косички…
А следом за ребенком появилась… Света! Я, глупо улыбаясь, встал ей навстречу. Но она лишь мельком посмотрела на меня, после чего повернулась к следователю.
- Фамилия, имя, отчество… - привычно начала та.
До меня только тут дошло, что привело Светлану сюда. Отнюдь не интерес к моей персоне! Неужели эта девочка – ее дочь?!
Точно, дочь. Аня. Анечка. Анна Сергеевна. Значит, муж ее – мой тезка… Стоп! Муж?! Но у девочки – фамилия Светланы, девичья фамилия!
- Возраст?
Света ответила…
«Нет. Нет-нет! Этого не может быть! Невозможно!» - убеждал я сам себя. И в то же время жадно вглядывался в лицо ребенка, искал знакомые черты. Света – блондинка, натуральная блондинка, а вот девочка – темненькая! И лицо… Брови сошлись к переносице, губы поджаты, левый уголок рта заметно выше правого. Да ведь это!.. Идеальная живая копия моей детской фотографии! Как же так? Почему?!
- Ну, так что, Анечка? – работала следователь. – Ты узнаешь кого-нибудь из этих дяденек?
Четко и ясно, уверенно, только глядя при этом в сторону, девочка ответила:
- Нет!
Следователь была заметно растеряна:
- Да?.. А ты, Анечка, посмотри внимательнее. Может, им встать?.. Или повернуться как-нибудь?
Девочка еще раз взглянула на сидящих.
- Нет, я никого не знаю.
Обращаясь к Светлане, следователь сказала:
- Извините, зря вас побеспокоили…
Та что-то ответила. Я начал подниматься с места – надо бы выйти вместе с ними, поговорить…
- Подождите… - подал голос Сигалев. – Я узнаю эту девочку.
Палец вытянулся в сторону ребенка. Палец грязный, в каком-то жире, блестит… Сало жрал…
А Сигалев, внешне не проявляя никаких эмоций, отстранено начал рассказывать. Время от времени он тыкал тем же пальцем в сторону девочки. Палец был похож на червя – грязно-белый, нечистый, отвратительно жирный. Меня почему-то тошнило. Я не мог это видеть. Мне казалось, что эта мразь старалась запачкать девочку, оставить свои мерзкие, отвратительные следы на ее одежде, теле, в душе!
Я с трудом отвел взгляд от Сигалева, взглянул на девочку. Светкина дочь закрыла ладошками лицо, ее плечи тряслись. Плакала… Светкина дочь?!
Для одного дня это было слишком много. «Планка» рухнула. Я встал. Глаза застилал какой-то розовый туман.
Я его сейчас убью. Голыми руками. Разорву. Размозжу. Растопчу.
Удивленные глаза следователя. Испуганные – Марины. Растерянные - понятых. Пустые безжизненные – Сигалева.
Что-то мешало двигаться. Я пытался освободиться – не получалось. Меня кто-то держал. Я, не глядя, ударил ногой – не попал. Замахнулся рукой, но ее перехватили в воздухе, вывернули, стиснули жестким болевым захватом. Жаркий шепот в ухо:
- Серый! Ты что, екнулся?! Сядешь же, дурень! – и громко, для всех: - Он контуженный! Припадок!
В себя я пришел только в коридоре. Воха прижимал меня к стене, держал все так же жестко, испугано смотрел в лицо:
- Ты чего, Серый?
Действительно…
- Все, Воха… Все в порядке. Отпускай.
Володька не сразу, но разжал захват. Отступил на шаг, однако уходить не спешил. Настороженно смотрел на меня, готовый в любое мгновение повторить силовую акцию.
- Я сказал – все. Иди в кабинет, а то это животное сдернет…
Мой напарник все еще колебался.
- Давай, давай, иди! Я – позже… Покурю…
Еще раз внимательно, с некоторым сомнением меня осмотрев, Волохин скрылся за дверью.
Почему-то тряслись руки. Выудить сигарету из пачки мне удалось только лишь с третьей попытки. Долго не мог прикурить – ломались спички.
Вышел на улицу, в курилку. Там уже сидели три мальчишки-сержанта из отдела охраны. Громко смеялись чему-то… Сел немного в стороне от них. В голове пусто, только звон какой-то. Не могу думать. Не хочу жить. Тошно…
Назад, в кабинет, я вернулся уже после того, как закончилось шестое, последнее опознание.
Участники расписывались в протоколах. Следователь всех поблагодарила на прощанье. Все…
Мы остались вчетвером. Следователь старалась на меня не смотреть. Не спеша укладывала свои бумаги, застегивала папку, убирала ее в обычный пластиковый пакет. Взглянула на Воху, потом на меня. Достала папку и опять начала раскладывать бумаги. Без особой на то необходимости.
- Отвели бы вы его… - между делом, ни к кому конкретно не обращаясь.
Воха посмотрел в мою сторону. А я сделал вид, что ничего не слышу, отвернулся.
- Конечно, отведем! Чайку только попьем… Устали… - широко улыбаясь, сказал Волохин следователю.
Я уже говорил – умная тетка. Добродушие Волохина ее ничуть не обмануло – она осуждающе покачала головой, сложила бумаги в папку и встала:
- Ну, я поеду…
Проходя мимо меня, остановилась и тихо произнесла:
- Не надо, Сережа…
Пытаясь изобразить улыбку, я ответил:
- Ничего не будет…
Следователь, тяжело вздохнув, вышла в коридор.
Я запер дверь. Снял часы и пиджак. Вообще-то бить арестованных у нас не принято. Конечно, мы не ангелы из «мультяшек» про питерских ментов и во время задержания или непосредственно после него «клиент» может очень даже запросто потерять значительную часть своего здоровья. Арестованный же – совсем другое дело. Один, самый маленький синячок на теле – и я «сяду» за превышение. Надолго. «Доказуха» будет.
Но сейчас я об этом не думаю. Мне наплевать. Я должен, просто должен это сделать! Иначе взорвусь. Лопну, как воздушный шарик.
- Иди сюда, тварь!
Сигалев послушно встал, подошел ближе, остановился у стены. Равнодушно и отстраненно смотрел поверх моей головы. Не трясся от страха, не дрожал, не просил пощады!
Я замахнулся. И в этот момент наши глаза – мои и арестованного - встретились. Рука сорвалась. Я неловко, слабо ткнул кулаком в фуфайку, резко отвернулся, сказал Вохе:
- Убери его…
Ни слова не говоря, Волохин одел на Сигалева наручники. И вывел за дверь.
Я присел к столу. Дрожали руки, к горлу подкатывался какой-то горький комок. Блин, а ведь этот гаденыш опять «соскочил», обвел меня вокруг пальца! Ускользнул! Причем туда, откуда ни я, ни кто-либо другой не сможет его достать!
Его взгляд… Мне стало все ясно. Его равнодушие… Его просто не было с нами, среди живых. Он был мертв…
Приговор ему вынесли в первый же день, как только он оказался в тюрьме. Тот суд, народный и «самый гуманный в мире», который состоится через пару месяцев – просто формальность. В любом случае Сигалева ждала смерть. И ему самому было об этом прекрасно известно!
Сама по себе смерть, наверное, не так уж и страшна. А вот ее ожидание… Ужасно. Сигалев мог умереть каждую минуту, каждую секунду своего тюремного бытия. На прогулке, в боксике, в бане. Даже в следственном кабинете. Любой «правильный» арестант обязан при первой же возможности привести приговор в исполнение. Унижаться, просить – бессмысленно. Да и знать бы, кого просить…
Полтора месяца страха, постоянного ожидания неминуемой и страшной смерти, длинные бессонные ночи… Четырнадцатилетний мальчишка за это время стал стариком. И умер. От старости…
Человек умирает тогда, когда принимает мысль о смерти, мирится с ней. Сигалев был мертв.
Какой смысл бить труп? Потом будет только хуже. Противно.
Мне не было его жалко. Но поневоле закрадывалась мысль – а заслуживает ли он этого? И мне трудно было дать категоричный ответ…
В тот вечер я впервые пил водку в одиночестве. Как говорится, «сам-на-сам». Запершись в своей комн