Он дул уже почти вторую неделю, ровно и мощно, сметая крыши с хлипких крестьянских домишек, и выдавливая разноцветные витражи в окнах монастырей. Он нес с собой безумие и непонятный страх. Брат Винченцо, молодой монах бенедектинского монастыря, молился о здравии отца Франциска, их настоятеля. Каждый раз, с приходом трамонтаны, отец Франциск тяжко болел, и не допускал к себе никого, кроме обычного служки, приносящего ему питье.
- Pater noster, qui ts in caelis, sanctrticetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum, fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra… - негромкий голос брата Винченцо был едва слышен – его заглушал дьявольский трамонтана, воющий над черепичной крышей монастыря. Внезапно в эту какофонию вмешался еще один звук.
- Брат Винченцо, - тихий голос, опущенная голова, шепот за спиной. Послушник. – Там приехал важный господин. Он хочет исповедоваться.
- Я молюсь о здравии отца Франциска, - строго сказал молодой монах, - пусть он исповедается кому-то другому из братьев!
Очередной порыв трамонтаны взвыл диким зверем, загремела падающая со звоном красная черепица.
- Он говорит, что хочет исповедаться либо отцу Франциску, либо самому младшему из братьев. А самый младший – это Вы.
- Хорошо, - брат Винченцо устало закрыл глаза, борясь с неодолимой силой трамонтаны, - проводи его в исповедальню.

В крохотной и тесной половине исповедальни, где находился брат Винченцо, горела лампада. Пламя дрожало от страха – трамонтана добирался и сюда, своим жестким дыханием заставляя трепетать все живое, в том числе и живой огонь. По стенкам исповедальни прыгали и кривлялись тени. Там, за сетчатым окошком, дышал неизвестный.
- Слава Иисусу Христу, - голос густой, тяжелый.
- Во веки веков. Аминь, - брат Винченцо вздохнул, и перекрестился.
- Последний раз был на исповеди месяц назад, положенную епитимью исполнил, - монотонно начал исповедуемый. И вдруг сорвался на всхлип:
- Каюсь в том, что стал причиной смерти жены своей, донны Лауры Трегезе, дочери миланского купца Сильвио Трегезе!
Хохот ли это дьявольский над крышей, или то трамонтана пляшет там свою вечную тарантеллу? Пальцы сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки пальцев.
- Тяжек твой грех, сын мой. Но Господь милостив. Рассказывай!
- Это все трамонтана, отче…
- Говори, сын мой!
- Два года назад я женился на дочери почтенного семейства, девице Лауре Трегезе, надеясь наконец-то обрести семейный покой и счастье. Видите ли, отец мой, я далеко не молод, и был женат уже шесть раз. Но, по несчастной случайности, все мои жены оказались слабы здоровьем, и рано покинули сей мир. Желая наконец-то обрести супругу на долгие годы, я обратился за помощью к профессионалам, и мне подсказали дом Трегезе. Что ж – семья была почтенной, и приданое, которое давали за девушкой – хорошим. Я возрадовался, надеясь, наконец-то, обрести надежную спутницу, и, если будет на милость Господа – мать моих детей! Свадьбу сладили весьма быстро, и тогда это не показалось мне подозрительным. Кто же знал, что в жены мне подсунут истинную ведьму!
С грохотом хлопнул где-то, совсем рядом, неплотно прикрытый ставень, брат Винченцо вздрогнул, и перекрестился.
- Сын мой, назвать женщину ведьмой – это тяжкое обвинение. Почему ты так зовешь свою законную супругу?
- Да потому что это правда! – тонкая частая решетка меж половинами исповедальни прогнулась, и едва не сломалась – с такой силой, с той стороны, неизвестный припал к ней. – Она ведьма, ведьмой была, и ведьмой осталось! Кто же знал, что она была внебрачной дочерью господина Трегезе от Бог весть какой женщины! От цыганки, может быть, или вообще от хвостатой морской девки, как таких тварей на свете Господь терпит!
- Не богохульствуй, сын мой, и продолжай. Почему же все-таки Лаура Трегезе была ведьмой?
- Простите, отче. Продолжаю, - он выдохнул, отпустил решетку, отстранился. – Она знала травы, и слова тайные, которыми лечила многих – и животных, и простой люд, и даже знатных людей.
- Но ведь она могла это делать именем Господа, сын мой.
- Не-е-ет! Как бы не так! Ни разу она не призвала Всевышнего на помощь, и не читала молитв, лишь рисовала знаки бесовские, и камни разукрашенные вокруг больного раскладывала, а еще травы варила, да не с молитвою, а с приговором дьявольским. Ведьма, ведьма, сущая ведьма!!
«Ведьма!» - захохотал, надрываясь, трамонтана, и хохот его заставил застонать отца Франциска, лежащего в своей келье. Почтенный настоятель бенедектинского монастыря почему-то, будто вживую, увидел перед собой голую девку верхом на метле, тянущую тонкие хищные пальцы к его страждущему от болезни мозгу…
- Продолжай, сын мой, - говорил меж тем брат Винченцо, потирая виски, ибо трамонтана был всемогущ и вездесущ – он проникал везде, сеял ужас, ввергал в уныние, и заставлял совершать необдуманные поступки. – Продолжай!
- Отче, видит Бог, я был добр к ней. Вначале просил по-хорошему оставить эти прегрешения, раскаяться, и сделаться примерной супругой. Возил ее по монастырям.
- И? – теперь уже брат Винченцо склонился к тонкой решетке со своей стороны, - она смогла войти внутрь?
- Да, - поерзал в темноте исповедальни кающийся, - и даже молилась там о здравии всех страждущих. Я был удивлен. Но, возвратившись, она вновь принималась за свое! Она виновна!
- Сын мой, - вздохнул брат Винченцо, - ты впал в грех гордыни, посчитав себя равным Отцу нашему. А ведь лишь Господь может карать кого-либо, или прощать. Ты должен был отступиться, и позволить Богу судить ее.
- Ну уж нет! – приезжий так схватился за решетку, что едва не сломал ее. Брат Винченцо вздрогнул, и перекрестился, а приезжий с яростью продолжал:
– Чтобы в моем доме, на глазах у всех, действовала ведьма? Да меня все знают! Да я с самим герцогом Миланским близок! А если слухи об этом дойдут до Рима? Чтобы меня, почтенного горожанина, заподозрили в пособничестве ведьме? И отлучили от церкви? Нет! Никогда!
- Но…
- Я дал ей шанс!! – сорвался визгливый шепот говоривший, - я, конечно, перед этим может и был неправ. Но сказано же – «жена да убоится мужа своего». А она не боялась. Вот и пришлось поучить ее уму-разуму. Как положено мужу.
- Как же положено мужу, сын мой? – тихо спросил брат Винченцо.
- Я знаю, как. Но в тот раз я всего лишь немного потаскал ее за волосы. За ее чудные бесовские рыжие косы. Ну, может и ударил… один раз. Ей же на пользу!
- А она?
- Плакала и обещала все бросить. Плакала так искренне! Она врала мне, отче!
- Продолжай.
- Это было в конце октября. Потом я уехал по торговым делам, почти на месяц, а когда возвращался домой - был декабрь, дул трамонтана, и я мечтал лишь о том, чтобы поскорее добраться до постели. Хотя головная боль и приступы беспричинной ярости не оставили бы меня и там. Я знаю. Это трамонтана, отче, это он!
- Что случилось, когда ты вернулся домой?
- Ее не было дома. Конечно же. Она опять побежала лечить этих свинопасов, чтоб они все передохли!!! – кулак врезается с той стороны решеточки в окошко исповедальни, брат Винченцо вновь вздрагивает, шепча про себя «Pater noster, qui ts in caelis…» и строго говорит:
- Исповедь предполагает смирение, сын мой. Продолжай.
- Простите, святой отец, - слышится сдавленный голос, - я был в ярости. Как она могла обманывать и не повиноваться? Какая-то ведьма – и перечить мне! Я всего лишь толкнул ее. А она упала. Один удар головой о мраморные перила – и все было кончено. Я не виноват, отче. Я не виноват. Не виноват! Я просил ее так не делать. Она сама виновата!

Тихо в исповедальне, тихо в пустом помещении монастыря, лишь потрескивает свеча, и где-то там, вверху, над смертными с их грехами, смеется трамонтана.

- Перед Богом исповедуются лишь в своих грехах, сын мой, – наконец смог вымолвить мягко, как и полагается, брат Винченцо, - а о грехах других - не говорят. Тяжек твой грех, сын мой. Скажи, искренне ли твое раскаяние?
- Да, отче! Я раскаиваюсь!
- Молись о прощении, которое может ниспослать тебе лишь Господь. Я же накладываю на тебя следующую епитимью: должен ты совершить паломничество к Святому Престолу…
- Отче, я был там!!! – голос взрывается, перебивая даже полночные всхлипы трамонтаны. – Я был в Риме, был в Палестине, я был везде, и исполнял все епитимьи, но она все равно преследует меня! Отче, спасите меня, ваш монастырь славится своей святостью, особенно отец Франциск. Я знаю, что он болен, Но тогда наверное, самый младший брат вашего монастыря еще искренен в своей вере, и его молитва поможет и защитит меня!
- От кого же, сын мой? – едва смог вымолвить брат Винченцо.
- От ведьмы! Она приходит ко мне каждую ночь, я не могу спать, я просыпаюсь каждые полчаса в холодном поту – это она мучит меня, и насылает на меня кошмары! Каждую ночь в моей спальне кто-то должен читать молитвы – но ведь я еще не умер! Я забросил свое дело, я потерял друзей, я скитаюсь по Италии от монастыря к монастырю, и повсюду, повсюду она преследует меня! Отче, помогите мне! – и белые пальцы, скребущие с той стороны решетки. Его пальцы. Пальцы убийцы.
- Господь милостив, сын мой, - произносит стандартные фразы брат Винченцо, - и он слышит тебя. Если твое раскаяние искренно, ты будешь прощен. Ступай сейчас в отведенную тебе келью. Здесь, под крышей монастыря, никакая ведьма не посмеет тебя тревожить. Здесь ты сможешь отдохнуть, сын мой. А завтра я расскажу тебе о том, что тебе надлежит исполнить.
Чужак судорожно выдохнул, прошептал последние слова, завершающие исповедь, и ушел.

Келья брата Винченцо была высоко – почти под самой крышей. Здесь трамонтана был слышен сильнее всего. Ветер тянул свою песню, вынимающую душу, выл и стонал, но брат Винченцо устал. Он очень устал сегодня! Потому смог лишь прочесть вечернюю молитву, и опустил тяжелую голову на тонкий валик, заменяющий подушку.
И сразу услышал стук.
Тихий, скребущий звук вначале. Потом негромкий стук в окно. Будто птица бьется.
- Кто там? – прошептал брат Винченцо, приподнимая голову.
Стук повторился, уже отчетливее. Брат Винченцо встал, и распахнул ставни, а потом и створки окна. И то, что он увидел во тьме, заставило его похолодеть.
Там, во тьме, висела в воздухе неясная тень, очертаниями напоминающая женскую фигуру. Висела себе в воздухе, а внизу, под ней, где-то глубоко у монастырских стен шумела горная река, бегущая к Адриатическому морю…
- Впусти меня… - прошептала женщина, и протянула из тьмы руки к брату Винченцо.
- Ступай прочь, дьяволово отродье! – сурово сказал он, и перекрестился. Но фигура не растаяла – лишь подплыла ближе. В лунном свете он увидел блеснувшие рыжие кудри, и белое лицо с ярким зеленым глазом. Слева. Справа же лица не было – вместо него была корка запекшейся крови, трещины на черепе, и вытекший глаз.
- Изыди! – в страхе воскликнул брат Винченцо, и услышал:
- Ты боишься? Не бойся. Ты мне не нужен. Ты ведь не бил меня сапогами, не ломал ребер, не таскал за волосы, и не размозжил мне пол-лица о ступеньки парадной лестницы. Тебе нечего меня бояться, монах. Лишь позволь мне войти! Я Лаура Трегезе, и я знаю - мой муж, убийца, он здесь.
- Он под защитой Святой Церкви, ведьма. Тебе нечего здесь делать. Отправляйся в ад! Там тебе место за все твои злодеяния!
- За какие же такие злодеяния, брат мой? – тихо и зло засмеялась призрачная женщина, и подплыла по воздуху еще ближе. Теперь брат Винченцо мог видеть ее ясно, и он… ужаснулся.
Ее лицо было прекрасно – когда-то; теперь же половина его была страшно обезображена ударами. Волосы растрепались, и сбились на левую, уцелевшую часть головы. Шея синела кровоподтеками – было ясно, что эту женщину душили долго, пока она не перестала дышать. Платье с низким декольте было залито кровью, из глубокой раны на боку светились осколки ребер. Правая рука висела безжизненно, как плеть, и была повернута к телу под неестественным углом.
- Смотри, смотри на меня, монах, - сказала женщина настойчиво, - а когда все рассмотришь – впусти. Потому что он должен, наконец, поплатиться за содеянное!
- Он под защитой, - покачал головой брат Винченцо, - я не могу! Я не могу быть пособником ведьмы! Той, что пользовалась бесовской силой, пусть и для благих дел!
- Тогда помоги им, - ведьма подняла руку, и из тьмы родились еще шесть женских фигур. Каждая из них была страшно избита и изуродована, так, что у брата Винченцо волосы на голове зашевелились.
- Кто вы? – прохрипел он.
- Это его жены, - усмехнулась Лаура, - его предыдущие жены. Он ведь сказал тебе, что был уже шесть раз женат? Хорошо иметь много денег, и быть с герцогом Миланским на короткой ноге. Очень, знаешь ли, удобно. Он думал, что сможет всегда зверствовать безнаказанно. Кто же знал, что ему попадется ведьма, которая сможет прийти за ним с того света! Эти девушки молчат, потому что не имеют моей силы. Но посмотри на них. Посмотри внимательно. И впусти же меня!
- Нет, - пробормотал брат Винченцо, - нет, я не могу. Он под защитой. То, что ты просишь – это справедливо, да…но я не могу! Нет. Никогда ведьма не переступит порог монастыря! Нет! Прости!
Взвыл и захохотал трамонтана, взбивая волосы семи призраков, висевших за окном кельи брата Винченцо. Холодной пощечиной прошелся он с размаху по каменной стене монастыря, словно желая стереть ее в желтый песок, и желтый же острый вихрь закрутился в мозгу монаха, заставив его страдальчески сжать виски.
- Нет, - простонал он, - нет, нет, и нет. Ты пришла сюда напрасно! Я не впущу дочь дьявола в монастырь. Уходи, и постарайся обрести покой, страдалица.
- Тогда впусти меня! – раздался тонкий голосок. Ведьма вдруг странно изменилась. Уцелевшая часть лица ее засветилась, руки прижались к животу, а когда распрямились, и протянулись к монаху, сложенные лодочкой – в них сидел крохотный ангел, с нежными золотистыми крылышками, вздрагивающими под порывами трамонтаны.
- Я сын того несчастного, который трясется сейчас от страха там, в гостевой келье, - серьезно сказал ангелочек, подплывая прямо к лицу брата Винченцо, - да, я его нерожденный сын. Если бы он не убил мою мать, сейчас бы мне исполнился год. Подвинься, брат, и дай мне войти, потому что я – безгрешен, и погиб невинно. Меня ты не сможешь удержать.
Странная тишина повисла над монастырем, и даже трамонтана, казалось, лишь шептал.
- Входи, - глухо сказал брат Винченцо, и отстранился. Ангелочек вплыл внутрь, а вслед ему раздался торжествующий, исполненный ярости, женский голос:
- Убей его!! – кричала ведьма, там, за окном, - убей его, сынок, так, как он убивал меня! Разорви его на клочки! Выпей его кровь! Выверни ему руки, и проколи внутренности! Мучай его до рассвета, мучай, мучай, а я буду наслаждаться его криками там, под окном кельи!
- Нет, мама, - спокойно сказал несбывшийся малыш, оглядываясь, и кротко глядя на призрак за окном, - этого не будет. Он всего лишь умрет, и судить его будет Тот, Кто Единственный может судить нас всех в этом мире. Прости меня. Я попрошу, чтобы его смерть принесла, наконец-то, вам всем покой…

К утру трамонтана стих. Взошло зимнее солнце, засияло в чистом небе, освещая горы, присыпанные сухим снежком. Ожил монастырь, прятавшийся до того от злого ветра, встал с постели отец Франциск. Лишь в гостевой келье, недвижим и бездыханен, лежал вчерашний приезжий, да брат Винченцо читал над ним ровным голосом:
- Requiem aetemam dona eis, Domine…