- Вчера Лукашины уехали, – тихо и горестно вымолвила Антонина, выставляя на стол расписную фарфоровую сахарницу, - и к нам не зашли. Уехали - ни слова не сказали.
- Как уехали? – не поверив своим ушам, передернулся Симкин, - я недавно Петра видел.
Его жена хотела еще что-то сказать, но губы ее скривились, она торопливо прикрыла рот рукой и заплакала.
- Да все уже уехали! Все! Только вы ничего не видите! – громко закричала из комнаты их старшая дочь Нина, - досидимся здесь – из собственного дома скоро выгонят! Да мы с Машкой останемся старыми девами - русских не осталось!
Симкин не донес до рта чашку с чаем, поставил ее на стол и задумался. Мрачная тень накатилась на загорелое лицо.
Не хотелось верить в неотвратимость переезда, ох, как не хотелось. Временами ему казалось, что еще остается шанс удержаться здесь. Что все обойдется, все наладится. Но нет, круто все переменилось. Каждый стал сам за себя, и надеяться больше не на что. Пора определяться.
А решение только одно – оставлять землю, на которой прожили двадцать лет – и уезжать! Сейчас русские уезжают – будто пропадают. Жили, жили рядышком не один год – и все – никого нет.
Симкин догадывался, почему все тихо уезжают. Никто не хочет, чтобы позор их видели. На новом месте переселенцев не жалуют – уже проверено. Ни работы, ни почета. Здесь был директором – там будешь сторожем. Разве ж охота, чтобы друзья знали про позор на старые головы.
Нажитое долгими годами жалко оставлять. Симкин порывисто поднялся, встал на пороге зала и нежно приложил грубую ладонь к гладкому косяку. Дом - красавец. Сам строил, знает, как каждый кирпич лежит. Двор – тоже загляденье. Огород, сад, мощеные дорожки - словно в раю. А там: абрикосы, яблони, виноград, дыни – все растет в этом благодатном крае…
И дочерей до этой заварухи мечтал на ноги поднять, замуж хорошо выдать…
Какая жизнь была, какие планы! – горько сжалось у Симкина сердце, - а теперь остается только одно – бежать! Еще вопрос - куда? Россия велика, а нигде не ждут.
Антонина, сдерживая слезы, с надеждой смотрела на него. Это он - молодой инженер Геннадий Симкин, когда-то привез сюда несмышленую саратовскую девушку. Покорил ее сердце высокий, ладный парень, горящий по работе в дальних краях. Ни минуты не сомневаясь, поехала она с ним. Здесь, в Узбекистане, они нашли и гостеприимную землю и хороших друзей. Тогда не делили ничего – на всех была одна страна. А все, что зависело от них, сложилось удачно: хорошая работа, уютный семейный очаг. Здесь родились и выросли две дочки, на которых они смотрели, да радовались.
Но видно, есть на свете что-то такое, что не зависит от простых смертных. Есть страшные силы, что подобно безудержному урагану разносят людей с насиженных мест и жестоко ломают им судьбы. Кто рождает эту силу – Бог или человек – не осмыслить. Если Бог – то почему он такой безжалостный? А если человек – то кто дает ему такое могущество, что вздымаются по его смутной воле целые народы и превращаются в зверей люди? Страшно все это.
Симкин молчал. Еще пять лет назад главным инженером на комбинате работал и ничего не боялся, хотя сотни людей за его спиной были. Потом потеснили его с высокой должности. А сейчас три самых дорогих человека за ним - три беззащитных женщины. Нет! Тянуть больше нельзя, потом не простит себя, если что-то случится.
- Что ж, мать, пора и нам отсюда выбираться, - произнес Симкин то, что в головах его семейства уже крутилось не раз.
- Дожились, Господи! По свету мотаться на старости лет! – вдруг заплакала Антонина, всплеснув руками. Она поняла – муж так решил, и назад ходу больше нет.
- Мамочка! Не плачь! – бросились к ней дочери, - мы же все вместе будем! Давно надо было уехать. Уже забыли бы этот Узбекистан.
- Ну, и куда переезжать будем? – обвел тягостным взглядом семейство хозяин, - Россия-то большая, а где нам место найти? Ведь у нас и родни близкой нет.
- Да хоть куда! – запальчиво выкрикнула младшая, - лишь бы отсюда!
- Не Рокфеллеры наобум ехать…, - раздумчиво продолжил Симкин. – Надо своими глазами поглядеть, куда пристроиться. Дом нам дорого не продать, а потому в село придется ехать. Ну, может на первое время…, - виновато посмотрел он на дочерей.
- Вот и поезжайте с Ниной, - подхватила Антонина, - посмотрите Россию – и где вам понравится – туда и поедем. Я куда угодно согласна – лишь бы к своим.
- Все. Завтра увольняюсь! – выдохнул Симкин, - давай, мать, бутылку. Помянем старую жизнь.
Антонина взяла из холодильника начатую пол-литру и, поставив ее на стол, снова зарыдала в голос: - Господи! За что все это нам? Куда же ты смотришь, милосердный, наш?
- Антонина! Не плачь! - оборвал ее муж, - Не знаю, куда Бог твой смотрит, а нам в Россию перебираться надо. Чай, встретит матушка, не прогонит, не обидит.
Симкин размашисто плеснул водки в пузатую рюмку и резко опрокинул ее в рот, – Нечего по старому причитать! Крест теперь на этой жизни стоит, и не наша в том воля.

* * *
Помотавшись три недели по российским краям, Симкин с дочерью вернулись.
- Село большое, хорошее и дом приглядели неплохой! – радостно тараторила Нина матери и сестре, едва они переступили порог. Сам хозяин был посдержанней, мыслями уже в предстоящих нелегких заботах.
- Не пропадем, мать, - расцеловал Симкин свою драгоценную половину, - живут люди, глядишь, и мы приживемся.
Но Антонина за радостью встречи разглядела в глазах супруга затаенную тревогу.
- И там - будто Мамай прошел, - ничего не стал скрывать Геннадий от жены, - разруха и нищета, как в гражданскую. С работой тяжело, все дорого. Дом конечно, с нашим не сравнить, - грустно покачал он головой.
Антонина охнула, сильно сцепив себе пальцы, и на ее глазах появились слезы.
- Родная, не плачь, - ласково обнял жену за плечи Симкин, а у самого запершило в горле. – Устроимся. Мы еще не старые. Кирпич с собой возьмем дом обложить – будет как новенький. Подсобные постройки соорудим, хозяйство разведем – проживем. И козы у нас породистые – там таких близко нет. Все хорошо у нас будет, Тоня, - ласково потрепал он ее по щекам, как в молодости. - Посмотри – дочки наши – на выданье! На Нинку уже один жених в деревне заглядывался, - с лукавым прищуром сообщил он.
- Дай-то Бог! – сразу оживилась Антонина и, перекрестившись, вытерла слезы.

* * *
Легко было сказать «переехать»... Одна лишь забота – дом продать – сколько заняла хлопот. Цену, словно в насмешку, давали мизерную. Симкин горячился, размахивал руками перед покупателями, водил их по дому и разъяснял, что стены у него толщиной в два кирпича, что окна утеплены и зимой не продуваются, что планировка очень удобная, что и подвал в доме добротный. Он тыкал в пол и потолок, в окна и стены, подробно рассказывал, как все ладно подогнано, но неизменно натыкался на холодные восточные глаза.
- Дом хороший, а хочешь много. Никуда ты не денешься – продашь и за две тысячи. Дороже тебе никто не даст.
Симкин отказывал, а потом метался по дому и кричал, стуча кулаками по подоконнику – «задаром я свой дом не отдам! Год буду продавать»!
Жена и дочери подавленно молчали и не знали, что делать. Планы рушились. Геннадий через каждую неделю звонил в алтайскую деревню и просил еще немного подождать с продажей дома. Отчаяние стало подбираться ко всем.
Спасение пришло откуда не ждали. Однажды, когда уж наступила осень и Симкин было настроился здесь зимовать, во двор зашел мужчина лет тридцати трех – тридцати пяти: узбек, одетый в отутюженный серый шерстяной костюм.
- Здесь дом продают? – спросил он Симкина, возившегося на грядках, среди пожухлых кустов малины.
- Здесь! – выпрямился Геннадий, и лицо его расплылось в улыбке. – Амир! Сколько лет, сколько зим! Проходи, проходи в дом. Гостем будешь дорогим.
Разговор продолжился за чашкой чая. Покупатель обошел весь дом, заглянул в каждый угол. Симкин был рядом и с еще большим вдохновением рассказывал, как все ладно у него сделано:
- Амир, дом у меня как игрушка. Сам строил. Сто лет еще простоит. Хватит и детям твоим и внукам. Я ведь халтуры не терплю, ты знаешь.
- Знаю, Геннадий Васильевич! И цену хорошую дам. Только никому об этом не говорите, а то меня не поймут. Я добро помню. Ведь за то происшествие меня все ели, и свои же первые. А вы не побоялись вступиться, даже в министерство звонили.
- Я всегда людям помогал, да вот видишь, как вышло... Никому такого не пожелаю…, - у Симкина дрогнул голос от волнения, но он быстро справился с собой. - Спасибо, Амир, что не забыл ничего. А тебе дом счастье принесет. И мне спокойней, что мой очаг хорошему человеку перейдет.
- В каждом народе и люди есть и скоты… - тихо сказал гость и, пожимая руку хозяину, добавил, - деньги через две недели будут.
- Собрались зимовать, да дорога выпадает, - подвел итог на семейном совете Симкин. - Плохо в зиму уезжать, но выбора нет.

* * *
- Этот вагон вам отписан, - сцепщик - худой невзрачный узбек лет тридцати - небрежно махнул рукой в старую теплушку. Инженеру сразу бросились в глаза две выдранные доски и большие щели.
- Да ты что? – чуть не заплакал Симкин, - дружок, ведь на дворе зима. Мы с такими щелями как тараканы вымерзнем!
Узбек равнодушно подернул плечами и словно не слышал ничего, сказал, тыча рукой на высокую платформу в тупике, - вон туда его под погрузку поставят.
«Ну, нет! – решил Симкин, - надо к дежурному по станции. В такую развалюху грузиться нельзя. И замерзнем, и снегом вещи забьет».
Дежурный по станции и не дал переселенцу все высказать, а сразу яростно затряс головой, давая понять, что он ничего менять не будет.
- Да ты пойми! Ведь мы там сами поедем – люди все-таки! – взмолился Симкин. Когда-то в бытность инженером он сам теребил здесь дежурных, и его слушали, помогали. Сейчас железнодорожник молчал, не желая ничего объяснять. Но Симкин понял все и сам. Вагон уходил в Россию, и никто туда хорошую теплушку давать не собирался.
«Ладно, мало вам осталось пить нашу кровь! – утешился он. - Придумаю что-нибудь. Дырки досками закрою, а кирпичом вдоль стен кладку выложу – будет навроде комнаты - и ветра меньше и холода. Одно страшно, если дернут состав хорошенько, засыпать нас может этим кирпичом. Ну, да не буду слишком высоко поднимать» – определился инженер и повеселел.
Грузились долго. Загрузкой он руководил сам. Правую сторону вагона обустроили под жилье, левую - под вещи. Козам отгородили загончик напротив входа.
Аккуратно сложили вдоль стен кирпич. Он был не абы какой, а облицовочный. Доставал Симкин, когда еще инженером был. Думал дочерям дом на две семьи построить. Уж и представлял его – красивый, двухэтажный, из красного глянцевого кирпича. Много чего успел на дом запасти. И балки металлические тут, и доски. Теперь все, что можно, увозить надо. На новом месте, ох, как, пригодится. Приживаться с нуля придется.
После укладки кирпича он отгородил досками две комнатки. Дальнюю, глухую, с одним входом – под спальню, и ее тотчас дочери утеплили коврами и пуховыми одеялами.
Узбек-сцепщик нагло пялился на все, что грузили. По его сморщенному лбу было видно, что он думает, к чему бы придраться. Когда подошла вторая машина со стройматериалами, парень не выдержал.
- Кирпич, однако, не домашние вещи, - стараясь как можно строже, заявил сцепщик Симкину, - нагрузка на вагон большая будет. Больше нормы.
- Какая тут нагрузка? – зло спросил инженер. Уж кто-кто, а он в нагрузке понимал лучше, чем сто таких сцепщиков, - в вагон шестьдесят тонн грузят, а здесь всего полторы машины кирпича.
- Кирпич весь вагон попортит, - упрямо твердил узбек, уставив на Симкина узкие, безжалостные глаза.
- Вагон уже невозможно попортить – это рухлядь на колесах! – огрызнулся инженер. - Да и он вообще без возврата уходит. В России останется – понял? Вам уже без разницы – попорченный он или нет.
- Узнать надо про кирпич, - тут же придумал новый предлог сцепщик, никак не желая отлипать, - может, ты его украл. Отсюда все вещи везут, а не кирпичи. Вот вещи и грузи.
Геннадий понял, что тот не успокоится, пока не получит деньги.
- Ну, хватит тебе сто сомов? – спросил он узбека, запуская руку в нагрудный карман.
- Еще машинисту надо, – не растерялся железнодорожник, - столько же.
«Никуда не отъехали, а уже деньги тянут», - огорчился Симкин, цепляя в кармане две бумажки.
Узбек, получив ни за что, ни про что двести сомов, довольный покинул морозную улицу и заскочил в тепловоз. У Геннадия отлегло на сердце – хоть не будет стоять над душой. Так пялится, будто он его вещи увозит. Быстрее бы вас не видеть. А тут еще морозы, как на грех, вдарили небывалые – первый раз такие за всю их здешнюю жизнь. Ночью двадцать точно будет. Как все не вовремя!
- Антонина, водку далеко не прячь! – крикнул он жене, заметив, что та понесла в вагон две большие сумки с провизией. - Без нее мы околеем.
Оставлять Симкин ничего не хотел: ни из скарба, ни из скотины. Смутное время на дворе, что здесь, что в России, потому все сгодится. И сено в тюках закатили - им обложили стены прихожки. Лишнее тепло не помешает и для коз корм. Зиму-то жить на новом месте.
Наконец, к позднему вечеру все было погружено. Антонина с дочками оглядели заплаканными глазами последний раз станцию, так и не понимая - то ли радоваться, то ли печалиться. Они долго желали перемен, но теперь, а когда те неотвратимо надвинулись, им стало страшно. Страшно оставлять обжитую землю, страшно отправляться в неизвестность…
Антонина встала на мостик, ведущий с платформы в теплушку, размашисто перекрестилась и низко, в пояс поклонилась: - Прощай, землица родная! Не по своей воле бежим!
Симкин, одетый в серую фуфайку, обутый в новые валенки, забросил в теплушку четыре доски, служившие помостом и строго наказал:
- Закрывайтесь от беды подальше и сидите тихо!
Захлопнув тяжелую, разбитую дверь, он пошел искать маневровый тепловоз.
- Все, погрузились. Можно в состав цеплять, - сказал Симкин, поднявшись в кабину по железным ступенькам. Но машинист сделал вид, будто не слышит его.
- Цеплять можно! – еще раз сказал бывший инженер.
- У нас и без тебя работы много, - не поворачиваясь к вошедшему, грубо отрезал машинист, - если хочешь быстро - давай сто сомов, а то только через день подцепим.
Симкин трясущимися от негодования руками полез в карман телогрейки и, еле сдерживая себя, протянул вымогателю цветастую купюру. Узбек небрежно взял деньги, и словно ничего не произошло, заварил себе чай. Инженер стоял в кабине и не в силах смотреть на машиниста, глядел в окно, с тоской представляя себе, что семья сейчас сидит в холодной теплушке, а от него больше ничего не зависит.
«Терпи Гена – советский специалист! – прошептал он сквозь зубы. - Вот она - дружба народов, тебе еще сполна долг отдадут! Не унесешь, всю благодарность-то»!
Наконец, машинист, насладившись властью и чаем, потянулся к рычагам. Через десять минут ныряний тепловоза туда-сюда по станции, симкинская теплушка была пристроена к небольшому товарному составу, держащему путь в Казахстан.
Симкин залез в холодный вагон и в последний раз глянул в темноту, представляя за ней и город, и комбинат, и свой бывший дом. В этот прощальный морозный вечер ему представились цветущие розовым цветом абрикосы, нескончаемая зелень вокруг и жаркий воздух, к которому он уже привык. Ничего этого больше не будет.
Яростно стукнула тяжелая дверь. Руки Геннадия мотали на проушины упрямую проволоку, а по щекам сами собой текли слезы и холодили лицо. «Негоже мне так перед женщинами» - обругал Симкин себя за слабость и вытер глаза платком. Он постоял еще чуть-чуть один, глубоко вздыхая и успокаиваясь.
Наконец, все четверо задраились в темной спаленке, словно в подводной лодке. Теперь оставалось только ждать. Горела свеча, поставленная в большую миску. Дочери достали укутанные в полотенца бутерброды, которые сохранили прощальное тепло навсегда оставляемого дома. Симкин вытащил бутылку водки, налил себе полный стакан и по чуть-чуть плеснул жене и дочерям.
- Простите меня, дочки мои, и ты, Антонина, прости, - глухо произнес он, - что везу вас как бродяг в холодной теплушке, вместе со скотиной. Не чаял я ни вам, ни себе такой судьбы. Что впереди ждет – не знаю. Даст, Бог, может лучше будет, к своим все же едем.
Симкин от невыносимой обиды сильно стукнул стаканом по кружке жены, и большими глотками стал вливать в себя водку, словно пытаясь найти в ней что-то спасительное.
Антонина зарыдала и затрясла плечами: - Господи! За что?!
Нина и Маша всхлипывали, и как могли, утешали плачущую мать.
Прошло несколько часов, прежде чем морозный воздух огласил пронзительный свисток. Звонкий удар волной разлетелся от тепловоза к хвосту поезда, сотрясая вагоны. Дернуло и их теплушку. В вагоне что-то упало и глухо стукнулось о грубый дощатый пол.
- С Богом!
«Господи! Лишь бы не замерзнуть! Лишь бы дочек не заморозить! Услышь нас, Господи»! – первый раз в жизни обратился к Богу Симкин, проваливаясь в тяжелый, полупьяный сон. Антонина загасила свечу. Прижавшись друг к другу, семья Симкиных скоро заснула.
На другой день первым проснулся глава семейства. Колеса мерно выстукивали дорожную дробь, а вагон болтало из стороны в сторону. Вылезать из-под тяжелого слоя шуб и одеял Геннадию не хотелось, но надо было. Он нащупал миску со свечей и спичками. Когда вспыхнул огонек, Симкин не узнал жилища - пар от их дыхания убелил всю каморку. «Словно столыпинские переселенцы», - подумал он, потеплее укутывая спящих дочерей и ужасаясь, что двадцатый век цивилизации так ничего и не изменил. «Только бы в дороге никто не заболел», - резанула его сердце тревожная мысль, потому как с такой бедой он бы уже не справился.
Козы за перегородками словно почуяли хозяйское пробуждение, и оттуда донеслось их жалобное блеяние.
- Пора коз доить, Тоня, - толкнул в бок жену Геннадий. Антонина безропотно покинула теплое лежбище и пошла к скотине. Симкин принялся за примус, который он предусмотрительно купил для дороги. В нем только и спасение: и еда, и чай, и тепло хоть какое-нибудь.
- И что же этот вагон теплушкой называется? – воскликнула Маша, пробудившись и первую минуту недоуменно глядя на пламя свечи - ведь здесь совсем не тепло!
- К ней две буржуйки полагаются, - разъяснил недоразумение отец. - Если их топить, то будет тепло. А так…
- А почему нам хотя бы одну печку не поставили?
Симкин только беспомощно развел руками…
Через час хлопот в тесноте и неудобстве все были сыты. Делать было нечего, и семья вновь сбилась в кучу под одеялом. Спать никому не хотелось, и Геннадий с Антониной стали вспоминать, как двадцать три года назад они приехали в Узбекистан, как гостеприимно встретила их азиатская республика. Сейчас им казалось, что все это было в какой-то другой жизни, или даже на другой планете.
Скоро поезд остановился на небольшой станции, яростно продуваемой степным ветром. Остановился и замер на несколько часов.
«Так мы неделю будем ехать!» - расстроился Симкин. И хотя для не было новостью, что товарняки в пути подолгу стоят, мерзнуть лишнее время никак не хотелось.
Но это была уже граница. Скоро в дверь раздался такой сильный стук, что в теплушке все вздрогнули. Хозяин, откинув полог, торопливо побежал открывать дверь. На снегу у входа нетерпеливо топтались и смотрели на него снизу два узбека в форменной одежде и в шапках-ушанках.
- Документы!
Симкин протянул заготовленный пакет. Таможенник с круглым, лоснящимся лицом, судя по всему, старший наряда, взял его и принялся листать паспорта.
- Наркотики, оружие везете? – строго глядя на Геннадия раскосыми глазами, спросил он.
«Они еще про наркотики спрашивают?» - усмехнулся про себя Симкин, но развел руками: - какое там! В Россию перебираемся. Домашние вещи, да козы.
- А коз-то для чего потащили? Жалко оставлять было? – нехорошо прищурился молодой узбек с шершавыми, обветренными щеками .
- Жалко, привыкли уж к скотине, - смешался Симкин - да и чем семью на новом месте кормить? Ведь ни кола, ни двора. Глядишь, и козы сгодятся.
- Ну, давай, показывай, что везешь, - плотный, словно бочонок, таможенник постарше тяжело ухватился за половинку двери и, кряхтя, залез в вагон. Симкин отступил в глубь теплушки и с тревогой посмотрел на него.
- Много чего везешь, - протянул таможенник, озабоченно повертев головой по сторонам и подсвечивая в темноту сильным фонариком. Пнув тюк сена, он приподнял полог из старого клетчатого одеяла, и заглянул в обустроенную прихожку.
- Там жена и две дочери, - упредил вопрос Симкин.
- Саид, просмотри тут! – крикнул старший, а сам стал внимательно осматривать домашний скарб.
Саид тоже залез в вагон. Бесцеремонно выстуживая маленькую комнатку Симкиных, он потребовал всем выйти, и пристально смотрел на девушек. Тем временем, старший наряда рылся среди коробок и тюков.
«Если все проверять - дня не хватит» - испугался Симкин, и сказал, пытаясь убедить таможенника: «Да что у нас искать? Переселенцы мы».
- А что, вас кто-то гонит? – вдруг развернулся к нему старший таможенник. Симкин молчал, не зная что сказать. Узбек уставился на него, держа гнетущую паузу.
- Хозяин, может, козу нам подаришь? – вдруг спросил он, нехорошо улыбаясь. - На память.
Симкин понял, что отказать нельзя – себе дороже выйдет.
- Только самую молодую давай! – не дожидаясь согласия, скомандовал второй.
Симкин стиснув скулы, молча бросил две доски, упирая их одним концом на землю, а вторым на порог теплушки. Антонина поняла в чем дело и, закрыв рот платком тихо заплакала. Самая молодая коза, почуяв на своей шее веревку, заблеяла и отчаянно заупиралась перед дверью, выставляя вперед тоненькие копыта. Молодой узбек сильно дернул ее на себя и выволок из теплушки. Старший наряда сунул Симкину документы и молча прыгнул вниз.
Впереди была еще не одна граница, и их тревожили не один раз. Таможенники вели себя словно братья-близнецы - одинаково громко стучали в двери, одинаково бесцеремонно сновали по вагону и запросто заглядывали в узлы и коробки. «Наверное, не каждый сможет таможенником работать, - думал Симкин, наблюдая за ними - хоть это и служба такая, а что-то неприятное в этом есть. Я бы не смог» - точно заключил он после последней проверки на российской границе, когда ему прямо сказали, что не худо бы переселенцам отметить прибытие на Родину. Праздник в честь возвращения семьи Симкиных наряд скромно оценил в полсотни долларов. Хорошо, что таможенники не могли прочесть его мыслей, а то не отделаться бы Симкину от дотошных досмотров малой ценой. А впрочем, прочитать их было не мудрено, да и таможенники ничего другого о себе и не думали.
Геннадий успокаивал себя тем, что наконец-то они въехали в долгожданную Россию, где должны закончиться все страхи и унижения. Путь до небольшой сибирской станции Бийск теперь представлялся ему быстрым и спокойным. Но на первой же российской станции вагон остановился, словно умер. Надвинулась ночь, и на беду мороз усилился. Сон у всех был беспокойный. Сам Симкин часто просыпался от холода и с надеждой прислушивался – не стучат ли колеса? Но к большому разочарованию было тихо. Наконец, на рассвете, которого они не могли видеть, заскрипели мерзлые тормозные колодки, нехотя отпуская колеса, и поезд тронулся в путь, на север.
Ветер вновь ворвался в щели, нагоняя холод со всех сторон. Дочки стали замерзать. Симкин выгнал их из-под одеял, и заставил бежать на месте. Маша заплакала.
- Давайте! Давайте, девочки мои милые! – со слезами на глазах подбадривал их отец, топая ногами тут же, рядом - одеяло тепла не дает – оно только держит. Сейчас вы прогреетесь, чаю попьете, и тогда в постели тепло будет.
Дочери, одетые в кофты и гамаши из чистой козьей шерсти неуклюже вскидывали ноги и размахивали руками, боясь упасть.
- Все! Хватит! – оборвал Симкин бег через десять минут. – Потеть тоже нельзя – можно простудиться.
- Господи! За что напасти эти нам? За что? За какие грехи? – не выдержав, заголосила Антонина, - сами померзнем и детей поморозим!
Симкин хотел было цыкнуть, что она сама рвалась переезжать, но сдержался, одумался. Не виноват из них никто, что так получилось. А жена - добрая женщина, милая и тихая. Что кричать…
Через два дня после российской границы вагон прибыл на станцию Бийск.
- Слава тебе, Господи, добрались! – радостно перекрестилась Антонина, настороженно осматриваясь по сторонам.
- Значит так, - быстро разъяснил Симкину машинист его обязанности, - час под разгрузкой – четыреста рублей.
И увидев удивление переселенца, добавил, - Вагон не шутка – дорого стоит.
- Я же на разгрузке разорюсь, - просительно сложил на груди руки Симкин. - Мне вещи в деревню за сорок километров перевозить.
- Сгружай на землю, но вагон освобождай.
- Как же на землю? - взволновался инженер. – Это ж вещи вниз, потом вверх, на машину. Тут и снег глубокий. И тяжело и мебель угробим.
- Я тебе помочь ничем не могу. Тариф такой, а время пошло.
Не дожидаясь расцепки, Симкин опрометью побежал звонить насчет машин, о которых у него был давний уговор. Через час приехали два стареньких грузовичка, ведомые его будущими односельчанами.
- А где третья? – озабоченно прокричал Симкин.
- У него бензина нет и денег нет, - хмыкнул худой парень, одетый в черный короткий тулупчик.
- Я же оставлял аванс, - опешил Геннадий, - оставлял и на бензин и на первый прогон. Сколько мы теперь возиться будем с двумя машинами-то?
- А-а-а! – махнул рукой пожилой водитель с плотными, седеющими усами, - Расея…
Первая партия пожитков была дружно загружена и отправлена через два часа.
Дочек, измученных холодом и дорогой, Симкины посадили в кабину – пусть едут в новый дом, а сами остались у вагона. Сложив вещи поближе к выходу, Геннадий устало вытянулся в неразобранной еще комнатенке на одеялах. Пока разогрет работой, можно полежать. Машины вернуться еще не скоро: пока туда приедут, пока разгрузят. В спешке много чего попортят, да шут с ним. И мужик – зараза - подвел, теперь за простой переплаты больше будет… ну, да ладно, главное, что живые доехали. Не верится, что завтра уже жизнь в новом доме пойдет.
Сквозь сон он услышал, как подъехали машины. И опять пошла суета: туда-сюда с коробками, ящиками, тюками. Поставить так, чтобы не разбить, не подавить; чтобы не сорвалось и не упало. И все быстро, быстро… Опять пот, застилающий глаза даже на морозе, и колотящееся от дурацкой погони немолодое сердце.
На вторую ходку он оставил у вагона одну Антонину, а сам поехал в деревню.
Там в такой же спешке и суете брали вещи с машин и носили в дом. Дом был пуст и холоден, разговоры и топот отдавались гулким эхом. Симкин даже испугался этой неприветливости.
Когда вернулись на станцию, Геннадий с удивлением обнаружил, что вагона на прежнем месте нет.
- Дежурный по станции сказал убрать. Мешает он здесь, – как ни в чем не бывало, процедил машинист маневрового тепловоза. - Новый подгон пятьсот рубликов.
Два сцепщика сидевших тут же, словно два замызганных цыпленка, настороженно смотрели на переселенца.
- Да что ж вы, мужики, издеваетесь?! – вскипятился Симкин. - Жена моя с ума сойдет из-за ваших маневров; подумает, что увозят куда-нибудь. Вам же дешевле тепловоз не гонять туда-сюда, - с укоризной покачал он головой, - и мне спокойнее - вы все вещи поваляете рывками. Кому этот вагон сейчас нужен – Новый Год на носу!
- Знает твоя жена, - проворчал машинист, не спеша толкая симкинский вагон на прежнее место, - предупредили.
- А ты что, думал тебя с распростертыми руками встретят? - неприязненно спросил Геннадия молодой сцепщик в засаленной оранжевой безрукавке на поношенной фуфайке, - С поцелуями и оркестром? Вон – целый вагон шмотками забит. Всю жизнь прожил там припеваючи, а теперь, когда припекло, про Россию вспомнил?
- Не надо мне оркестра, парень, - устало сказал Симкин, лишний раз поняв, что старый мир с его добрыми патриархальными обитателями канул в небытие, - я думал что просто по-человечески будет. Ведь я же вам плачу.
- Ты не нам платишь, а железной дороге, - недобро парировал парень. Симкин промолчал - все равно этот молодой не поймет, что его деньги тоже нелегким трудом заработаны.
- А ты, что отсюда родом? – подал голос пожилой сцепщик.
- Нет, я с Ярославской области.
- А чего в родные места не возвращаешься?
- Нет уже той деревни, где я родился.
- Небось, как ты – все поразбежались – вот и нет деревни! – съязвил молодой.
- Я же не виноват, что меня после института в Узбекистан послали, - словно оправдываясь, ответил Симкин. - Советская власть послала.
- И кем ты там был? – участливо спросил сцепщик постарше.
- Главным инженером комбината.
- То-то и видно. Наворовал от души – и металл тут и кирпич, - не угомонился парень, недобро сверкая глазами, - мне за всю жизнь столько не заработать! Живу от получки до получки, а зубы на полке отдыхают!
- Почему же наворовал? Я все оплачивал. У меня заработок хороший был. Я и почетный рационализатор на комбинате… был…
- Вот, что, рационализатор, - парень резко поднялся, и гладкая седушка откидного стульчика звонко хлопнула о стену, - гони нам на лапу штуку, а не то вообще вагона не найдешь!
- Ребята, что же вы делаете?! – воскликнул Симкин, - ведь я же русский, как вы. Там - обворовали! Сюда приехал - вы последние деньги вытягиваете. Мне, что сейчас карманы вывернуть – и в петлю?!
- Слышишь? – толкнул локтем молодой сцепщик машиниста, показав глазами на вагон, - это его-то обобрали! Барахла хватит на целую деревню.
- У меня две дочки большие, на выданье, - попробовал оправдаться Симкин. – Работы нам сейчас не найти – мы чужие. Что вы, понять не можете?
- Нету сейчас понимающих, - без сочувствия вздохнул машинист, - сейчас одни желающие… на карман поиметь.
Симкин протянул машинисту деньги и, не глядя ему в глаза, сказал: - Только вагон больше не гоняйте никуда.
Вагон отцепили на старом месте. Симкин резво запрыгнул в него и крикнул: – Тоня!
У жены уже не было сил причитать, едва раскрылась дверь, она повисла на плечах мужа и затряслась от рыданий. Сцепщик постарше угрюмо посмотрел на них и молча полез в тепловоз.
Обошлись еще двумя ходками, пока из вагона вынесли все. Давно стемнело. Симкин последний раз заглянул в теплушку, посветил фонариком, осмотрел голые полы и уже собрался сесть в машину, как к нему из темноты вынырнуло оранжевое пятно.
- На, мужик, мою долю, – пожилой сцепщик протянул Симкину деньги, - на чужом горе не наживешься, я-то знаю. А на младшего, задиристого, не обижайся. У него месяц, как девка к другому ушла, к ларечнику. Надоело, говорит, в одном платье ходить. Вот он и злой на весь мир.
- Нет на нас беды общей, - посетовал Симкин, с какой-то неловкостью беря свои деньги обратно, - чтоб друг за дружку стали крепче держаться…
- Беда-то есть, не от хорошей жизни мы такими сволочами стали, - признался железнодорожник, - да только хитрая беда, подлая. Наоборот, нас разъединила. Всё купи-продай - нелегкая эта называется… А там, где деньги вмешались, считай, сам черт влез… Друг друга рады ограбить. Ну, бывай, - махнул рукой сцепщик и потянулся за радиостанцией, - на десятом можно забирать!
«Совсем чуть-чуть осталось», - разомлев от тепла в кабине, подбодрил себя Симкин. А перед глазами стоял молодой сцепщик, у которого тоже в жизни уже была большая беда, и который от этой беды сломался. Сломался – если зла всем желает – значит это так.
Двор в этот раз показался Симкину приветливее, хотя в доме все было кубарем. Дочери уже затопили печь, и теперь ждали от нее тепла, прижимая к побеленной стене руки. Только Антонина растерянно металась по комнатам, словно ища знакомый уголок, которого тут не было и быть не могло.
- Тоня, готовь что-нибудь поесть! – скомандовал ей Симкин, больше для того, чтобы отвлечь от тоски. «В работе душа меньше болит», - он это знал прекрасно.
Помощники разгрузили остатки досок и кирпича на снег и, получив от Геннадия причитающееся, довольные покинули двор.
- Хозяин! На новоселье не забудь пригласить! – добродушно пробасил усатый, встав на подножку.
- Не забуду, - Симкин благодарно улыбнулся и помахал рукой.
Будет у них новоселье, обязательно будет. Как бы туго не зажимала жизнь, а русскому человеку праздник нужен. Показать, что не сдался он перед невзгодами, не пал душой в бездонную пропасть.
Да и не будет счастья на новом месте, если не собрать соседей, не накрыть стол, не сплясать, не спеть..., словом, не обмыть новую жизнь. А счастье всем нужно, ох, как нужно. Только верой в него и живет человек.
Будут гости. И соседи, и будущие друзья, и может, будущие враги – все придут. И даже тот водитель, что беззастенчиво пропил аванс, придет; как ни в чем не бывало, улыбнется и посетует о том, что не получилось у него помочь беженцу, хотя очень хотел. Сошлется пустая душа на важные причины, и не пускаясь в затейливое вранье, ляпнет первое, что взбредет в голову. А Симкин будет знать, что истина совсем не в словах, а в том, что этот горе-соседушка давно пропил свою совесть. И ничего ему Симкин не скажет. Не скажет, но на остаток жизни себе запомнит, что серьезное дело с ним больше иметь нельзя.
Выстуженный дом потихоньку прогревался. Радостное пламя бушевало в печи, создавая приятный уют. И скорый ужин был готов, испуская аппетитный дымок, по которому они за дорогу соскучились. Разбирать вещи Симкины даже и не брались – они были вымотаны до самого последнего остатка. Посреди большой комнаты на пол расстелили ковры и повалились на них как оловянные солдатики.
Сколько должно пройти времени, прежде чем чужие стены станут родными, прежде чем в этом запущенный уголок поселится уют; сколько минёт событий, прежде чем душа перестанет рваться в далекие края и обретет покой здесь.
- Вот - наш новый дом! – хотел радостно объявить Симкин, но от прожитого за последние дни, горло у него перехватило, и на глазах показались слезинки. Получилось просто и грустно: – Теперь тут жить будем…
Антонина, как всегда, заплакала и обняла мужа.
– Это ничего, - устало шептал Симкин, чтобы не было слышно, как дрожит его голос. – Мы теперь у себя дома. Все будет хорошо.