Дело было вечером, делать было нечего... И я шёл не спеша по улице, держа подмышкой пару новых брюк в бумажном пакете. Дул ветерок с Дуная, покачивались жёлтые фонари на Берггассе и хорошо пахло жариной говядиной. Я – молодой русский эмигрант - жил недалеко от одного славного венского ресторанчика и, каждый раз проходя по этому маленькому переулку к своему дому, робко засматривался в чужие окна старинных усадеб.
Из открытых дверей вечерних кафе доносились клавирные пассажи, по обочинам улицы ровно в рядок стояли толстолобые автомобили. Иногда слышался смех и быстрые шаги по мостовой. Где-то били церковные колокола, а далеко в небе зажигались первые осенние звёзды.
- Не могу! Не могу, сказала. Чего? – услышал я громкий русский говор, войдя в первую швейную мастерскую, - Да ты погоди, - и уже для меня по немецки колоритная южанка лет шестидесяти с папиросой в зубах также громко сказала: - Грюс готт. Вас мёхтен зи, битте?
- А вы говорите по-русски?
- Говорим, - даже не изменив выражения лица, сказала швея.
Я развернул пакет и достал брюки. Она, не отрываясь от телефонной трубки, кивнула мне в сторону примерочной и продолжала с кем-то говорить.
В примерочной было тесно. И вообще вся мастерская была не больше старой каморки с огромным зеркалом на стене и малиновыми тяжёлыми шторами на окне. Два старых манекена стояли у стола, и три большие вешалки с платьями и костюмами были прибиты к стене, мешая проходить в примерочную.
- Вот и я так думала. И ему говорила, да только ему что говори - что не говори – сама знаешь. Готов? - сказала она уже мне, когда я вышел. Даже не попрощавшись, она бросила трубку телефона и встала на колени, выравнивая мне брючины.
- Только не очень коротко, - попросил я.
- Вот так – в самый раз, - она зацепила булавку и поднялась с колен.
- А может, всё-таки подлинней? – сказал я неуверенно и повернулся к зеркалу.
- Куда длинней-то? – она снова опустилась на колени и ещё больше одёрнула мне брючину, - Говорю же – в самый раз.
Я не стал спорить и пошёл переодеваться.
- Один здесь? – крикнула она мне.
- Один.
Я вышел уже держа брюки в руках. Она стояла и смотрела в свой журнал расходов. Волосы у неё были чёрные и красивые. Зубы, скорее всего, вставные, но улыбка всё равно казалась приятной, от души. Чёрные южные глаза, большой золотой перстень. Она протянула мне дешёвую визитку:
- Вот. Завтра заходите. А напротив – мой муж. К нему обувь приносите. Сделает.
- Спасибо, - я посмотрел в окно на другую сторону, где висела вывеска починки обуви.
- Платить сегодня будете? Или как хотите. Можете завтра.
- Нет, нет, - быстро сказал я, - Сколько?
- Двадцать евро.
Я отдал ей деньги. Она быстро положила их в карман, не выдав мне ни квитанции на заказ, ни чека.
Мы распрощались.
Весь следующий день меня почему-то преследовала низкая мысль о портнихе и квитанции. Мне уже чудилось, что брюки мои, купленные в дорогом магазине под известной маркой, достанутся кому угодно, только не мне. Потом, попытавшись успокоиться, я решил, что она, скорее всего, просто возьмёт с меня двойную плату, забыв или намеренно упустив из памяти мои несчастные двадцать евро.
Как бы там ни было, на следующий день вечером в тот же час я подходил к швейной мастерской и вдруг просто оторопел, увидев, что входная дверь наглухо закрыта. Я подёргал за ручку туда-сюда, но всё было безнадёжно. Уже совсем отчаявшись, я вдруг услышал голос с другой стороны улицы. Обернувшись, я увидел маленького старика с коричневым лицом и седыми волосами. Он махал мне рукой.
Я перешёл на другую сторону. Он спросил по-немецки:
- Вас волен зи?
- Мне бы брюки забрать, - сказал я по-русски.
- А... Так пойдёмте. Я вам всё отдам.
Он запер на ключ дверь своей будки и пошёл вперёд меня. Я не удержался и спросил:
- А вы откуда?
- Из Ташкента.
- Давно здесь?
- Тридцать три года.
Я свистнул.
Старик отпер дверь швейной и мы вошли.
- Вот, - сказал он, - Какие ваши?
Я посмотрел на кучу готовых сложенных брюк на столе и вытащил свои.
- Эти.
- Ну, забирай.
Я взял брюки и мы снова вышли на улицу. Он указал пальцем на табличку на двери:
- Написано же «Обращайтесь напротив»...
Я, ухмыльнувшись, кивнул и пошёл прочь. Через несколько метров он меня окрикнул:
- Деньги-то заплатил?
- Заплатил. Вчера, - крикнул и я, оборачиваясь.
- Ну, приходи теперь ко мне – обувь чинить, - весело сказал он, помахал мне рукой и, повернувшись, пошёл к своей будке.
- Приду, - сказал я уже ему в спину.
Потом тоже повернулся, посмотрел на часы и быстро зашагал, поражаясь людям.