Я пересыпал тальком лист, испещренный аккуратными чернильными строками, и уже собирался сдуть белую пыль, когда дверь в кабинет распахнулась от сильного удара. Сквозняк подхватил со стола готовые страницы и закружил их по комнате, увлекая к открытому окну. Следом, будто повелитель злополучного и столь неаккуратного ветра, порог решительно перешагнул мужчина весьма неприятной и даже опасной внешности. Стремительным движением он захлопнул дверь за спиной и замкнул ее на ключ, ловко спрятав последний среди многочисленных буфов и разрезов своего, некогда должно быть великолепного, а ныне весьма потрепанного темного колета.
Листы желтой бумаги, сорванные с древа моего таланта, прекратили метания и медленно осели на пол. Незнакомец, ничуть не смущаясь и даже с неким плохо скрываемым удовольствием, прошел прямо по ним, оставляя на пергаментах грязные следы сапог, один из которых был настолько худ, что не разваливался лишь благодаря стягивающему кожаному шнурку, небрежно завязанному узлом под каблуком.
Мое изумление и негодование от подобного поведения, однако, в миг обратилось в страх, когда негодяй небрежным жестом сбросил на диван латанный шерстяной плащ, явив глазу шпагу с простой гардой на потертой перевязи, огромный пистоль и предлинный стилет. Сверху на плащ легла широкая кожаная шляпа с прожженными полями. Лицо оказалось не менее отвратительным, чем прочее.
– Па…Пабло! – вместо громкого призыва сил достало едва ли на жалкий возглас.
– Не трудись, – голос, исполненный злобы и гнева, также не вселял надежд. – Твой слуга сейчас надирается «У Катрины». За мои деньги.
– Что… Что вам угодно, с–сударь? – Язык отказывался ворочаться, будто рот наполнился чем–то вязким и плотным. Страхом.
Головорез криво усмехнулся и впервые посмотрел мне прямо в глаза. Затем протянул руку в перчатке и буквально вырвал из моих одеревеневших пальцев страницу, которую я так и не выпустил за все это время. Пробежавшись по строчкам взглядом, он еще больше скривился, словно отведав перцу, и нарочито показательно поднес листок к свече. Бездумному пламени нет дела до того, что пожрать – жирный уголь или частичку искусства, а потому жаркие языки мгновенно принялись облизывать предложенную нежную пищу.
– Да как вы смеете… Стра… – Я было рванулся из–за стола, но тяжелейший удар в грудь бросил меня обратно в кресло.
– Заткнись и сиди, – тон незнакомца обрел сходство со звоном закаленного клинка. – Если стражники и явятся на вопли – в чем имеются изрядные сомнения в меру определенных, хм, обстоятельств – они обнаружат, единственно, твой труп. Ибо времени на любительскую лапаротомию(1) требуется немного. Впрочем, не питай иллюзий, нечто подобное в этом доме блюстители порядка найдут в любом случае. Но орать ты все рано не будешь, по причине трусости и spero meliora (2), ведь надежда, вопреки любым фактам, как известно – сука живучая.
На целую минуту воцарилась тишина. Подлец, растирая пепел пальцами, молча изучал большой книжный шкаф с моими сочинениями, коих набралось преизрядно.
– Сударь, – я решил тянуть время, вдруг кто–то из знакомцев или пускай даже кредиторов заглянет в дом, ведомый милосердным Господом, – как же вас звать?
– Никак, – отвратительный гость принялся стаскивать с рук перчатки. – Можешь придумать какое–нибудь имя, в меру своей убогой фантазии, разумеется. Нечто вроде Безжалостной Длани Судьбы, Слепого Душителя Искусства или Грязного Ублюдка Со Шрамом.
Что–что, а последнее идеально подходило к его физиономии: глубоко посаженные безумные глаза, плохо сросшийся нос, многодневная щетина и пресловутый шрам на скуле, неаккуратно стягивающий левую щеку и веко. Но всё это померкло, когда перчатки упали на стол и показались обнаженные руки. И если одна, та, которой он осторожно, удивительно нежно, едва касаясь, провел по дорогой чернильнице, связке очиненных перьев и стопке чистых листов, была абсолютно нормальной, то вторая оказалась сделанной из металла! И все же она жила. Под блестящей амальгамой кожи вздувались вены, пальцы отлично сгибались, а тыльная сторона ладони изобиловала крохотными серебряными волосками.
– Ты – дьявол!!! – ужасная мысль пронзила меня насквозь.
– Много чести будет, – мрачный визитер лишь отмахнулся своей невероятной рукой.
– К-кто–же ты…вы…тогда? Я … задел вас в одной из пьес? Простите, раскаиваюсь всем сердцем и душой! Или… вы от господина де Нехильды?! Так передайте, что в «Кордегранде» я вовсе не его имел ввиду, а…
Хлоп!
– Не имеет значения, кто я, – незнакомец подошел к шкафу и теперь медленно и спокойно брался за корешки книг и сбрасывал их по одной с полок прямо под ноги. Хлоп! – Имеет значение – кто ты. Писатель? Поэт? Мыслитель?
Хлоп!
Я испуганно кивнул – впрочем, довольно невнятно, – боясь разъярить столь странного человека.
– Ты решил это на основании тысяч исписанных листов, ведер изведенных чернил и несчитанного количества испорченных перьев… Или исходя из уверений сомнительных редакторов, издателей и читателей. А может, вопреки им. Просто имея недурное наследство и собственную фамильную типографию. Неважно. Подойди.
И он поманил меня к окну. Будто марионетка на спутавшихся веревочках, я неловко поднялся с кресла и доковылял до подоконника.
– Лить мысли на бумагу – занятие ответственное и имеющее определенные последствия. Как и любое другое дело, коли подходить к нему со всей основательностью. Гляди, – мужчина указал пальцем на улицу в проулок, где в канаве угнездилась куча тряпья, смутно напоминающая человека, – вот спит пьяный фонарщик Луис. Сегодня он, по причине свинского состояния, не сможет запалить фонари на Суконной. Да и невелика беда для того отвратительного места. А там, – указующий перст переместился в сторону рынка, – небезызвестный твоему слуге и кухарю Пабло рыбник Хинес не далее как четыре часа назад спихнул, может даже случайно, лежалую сельдь наивной юной деве. Так ведь вроде и без умысла. Еще одна барышня, Тереса, дочь лекаря Алонсо Гутьересса, засидится сегодня в гостях затемно и в одиночку прогуляется по той самой неосвещенной Суконной, где лишится нескольких побрякушек, невинности и значительного количества крови. И ей, увы, не явится на помощь сержант стражи, добрый малый Томе Тентьяль, занятый вместо патрулирования большую часть этой прекрасной ночи, натурально, сраньем по подворотням, вследствие отравления тухлой рыбой, любовно приготовленной неопытной молодой женушкой. Успеваешь за моей мыслью, писатель? Отлично. Можешь не переживать: Тереса выживет, папаша её подлатает. А чуть позже, желая избавить дочь от моральных страданий и физических мук, Алонсо смешает преинтереснейшый декокт, успокоительное, на основе которого через несколько лет создадут еще более занятный порошок. Эдакое чудо, щепотка рая. От длительных встреч с прекрасным передохнет масса народу. В том числе фонарщик Луис и сын рыбника Хинеса.
Я стоял, пораженный услышанным, и изумленно глядел на спящего пьяницу.
– Вы!.. Если это правда, и вы все это знаете, – в голосе моем зазвучали истерические визгливые ноты, – отчего не спасёте их всех? Пойдемте вместе! Я побегу будить забулдыгу, а вы встретите Тересу и проводите ее до дома!
В душе моей, хоть и доведенной до отчаяния ужасным рассказом, крепла надежда на спасение!
– Ты ничего не понял, тордесильясец. Мы никуда не двинемся, – спокойно произнес жестокий негодяй.
– Но почему? В ваших силах предотвратить…
– Увы, я имею прямое касательство только к таким как ты, – мужчина приблизился почти вплотную.
– Почему?! Кто же вы?
– «…Я кроток, ласков, к людям благосклонен и всячески стремлюсь творить добро» (3), – пробормотал c усмешкой гость, ласково беря меня за волосы железной рукой.
– Вы?... Н–нет! Не надо! Не может быть! Я ошибался… Да, я ошибался! Был не прав! Простите! Укажите на другие ошибки, научите! Нельзя же так вот, сразу!
– У тебя были и время и возможность. Теперь истрачено первое и потеряно второе, – убийца медленно извлек стилет. – Да и особого желания, признаться, тоже нет.
– Господь покарает тебя! – Говорить стало трудно, так как голова моя оказалась отведена назад, а подбородок задран к потолку, но все же я продолжил: – Ты истинный дьявол, ибо лишь губишь людей, а не спасаешь милосердно!
– Отчего же – не спасаю? Очень даже спасаю.
Тонкий стальной клинок пробил моё гор…

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

(1) Лапаротомия (син. чревосечение) - хирургическая операция: вскрытие брюшинной полости.
(2) Spero meliora (лат.) – надеюсь на лучшее.
(3) …Я кроток, ласков, к людям благосклонен и всячески стремлюсь творить добро… – отрывок из монолога Смерти, Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2), глава XXXV, Мигель де Сервантес Сааведра.