Заведующий онкологическим отделением небольшой районной клиники Марк Борисович Львовский обвёл собравшихся хмурым взглядом.
— И последнее, чьи художества я снял только что с процедурного? — Он потряс в воздухе ярко раскрашенным гуашью листом. — Что за Дед Мороз, что за Снегурочка, что за подарки?
Старшая медсестра сбивчиво залепетала:
— Это мои девочки… чтобы праздник…
На помощь ей пришёл Никита Востриков, полный ещё юношеских амбиций и инициатив врач-ординатор.
— Я подумал, Новый Год всё же. Хотел Дедом Морозом по отделению пробежаться. Поздравить. Лена Яковлева согласилась Снегурочку представить. И так пациентам нашим несладко. Да ещё Новый Год мимо. Вот мы и… Положительные эмоции, так сказать. Подарки у родственников собрали, костюмы арендовали.
— Не мешало бы прежде согласовать график дежурств, — оборвал его Львовский. – Случись что, помощь Дед Мороз окажет?!
Кто-то подобострастно хихикнул. Марк Борисович обдал сидящих ледяным взглядом из-под мохнатых бровей. Смешок повис в воздухе неприкаянный.
— Да, нехорошо получилось, — вздохнул Востриков. — У меня дежурство. У Леночки ребёнок приболел. Жизнь вносит свои коррективы. Что поделать, подарки раздадим утром.
— А больные ждут в сочельник! — Львовский постучал пальцем по ватману. — У вас тут чёрным по… э-э-э… красным по голубому написано: «Дедушка Мороз и Снегурочка телеграфируют: Мешок подарками тяжёлый тчк. 31-го отбою не успеем тчк. Просим войти в положение тчк.». И объявление — время отбоя переносится на час.
— Подумаешь драма, — проворчал Авдотьев. — Не дети, поймут. Многим вообще не до Снегурочек. Кого могли, к праздникам выписали. Остались тяжёлые.
Григорий Авдотьев был нелюдим и молчалив. Порой грубоват. Ему прощали многое — медик от Бога. Назначенное им лечение приносило плоды там, где прочие складывали оружие.
Марк Борисович крякнул.
— Не в том дело, Григорий. Понять поймут, но… Врач, обманувший в малом, может лишиться доверия в большом.
Авдотьев пожал плечами. Сантиментов завотделения он не разделял, но спорить не любил.
— Раз всё так серьёзно, могу я.
Коллеги оживились. Справедливо — у каждого на новогоднюю ночь планов громаде: семья, гости, тазики с оливье и запасённое загодя шампанское. Кому как ни бобылю Авдотьеву принять на себя миссию. Всё равно спать завалится — он такой, веселье не жалует. Вот и пусть за общее дело порадеет.
— А Снегурочка? — не вовремя спохватился Востриков.
Женская половина коллектива снова напряглась. Тишина натянулась тугой басовой струной.
— Наверно, придётся мне? — спустя минуту выдавила старшая. Она страдала — дочка обещала привезти вечером внуков.
Востриков потупился.
— Нина Михайловна, — он скосил глаз на грузную медсестру — костюм-то у нас сорок четвёртого размера.

Григорий нахлобучил алую шапку с ватной псевдоопушкой, зыркнул в зеркало – дурак дураком. Навязываемое календарём ликование он недолюбливал с детства. Гудящие искусственными голосами Морозы и сюсюкающие Снегурочки смущали его ещё в том возрасте, когда в них полагалось верить безоговорочно.
Дверь, скрипнув, отворилась. Переваливаясь по-утиному, в ординаторскую вошла старшая. Впереди себя она толкала большеглазое существо с перекинутой на грудь толстой золотой косой.
— Вот, Григорий Иванович, и Снегурочка вам нашлась! — гордо заявила Нина Михайловна, любуясь спутницей. — Узнаёте?
Авдотьев глянул на девушку: хрупкая, как апрельская сосулька; в лице ни кровинки, словно и впрямь из снега слеплена. Безотказная профессиональная память выдала: лимфогранулематоз IIIB, аутологичная трансплантация костного мозга, высокодозная химиотерапия.
— Как же, как же, — буркнул он, судорожно вспоминая фамилию. — Четвёртый курс химии, схема Биакопп, СОЭ 56. Разве я не выписал вас на праздники?
— Да я… — Пациентка стушевалась. — Выписали сегодня, но…
— Я ей про задумку нашу рассказала, — затараторила старшая, ласково поглаживая девушку по спине. — Сама вызвалась! Красавица!
В сознании Авдотьева всплыло — Красавцева. Точно, фамилия больной Красавцева!
— Хорошо. Часам к девяти подходите сюда. Пройдём по палатам. Это недолго.
— Я не спешу. — Девушка улыбнулась. — Родители далеко, друзья за город поехали, а одной в Новый Год оставаться не хочется.
Григорий не слушал. Прикидывал, как пристроить в туго набитый мешок переданное в двенадцатую палату крупногабаритное подношение — видавшую виды семиструнку. И что это, скажите на милость, за подарок такой — собственная гитара, к тому же изрядно послужившая?

— Ну, что, Красавцева, в путь? — Дед Мороз закинул через плечо усеянный пластмассовыми снежинками мешок. — Смотрите там, если голова закружится или затошнит, сразу скажите. Препараты серьёзные, так что геройствовать не вздумайте.
— Не буду. Можно я гитару понесу? Это Галкина. Мы в одной палате в прошлый раз лежали.
Простыню, в которую была запелената семиструнка, украшали кривоватые звёзды, наспех вырезанные вездесущей Ниной Михайловной из шоколадной обёртки. Авдотьев оценил вес инструмента.
— Нетяжёлая, вроде.
Он протянул свёрток «внучке».

Первой была мужская палата. Из восьми коек пять пустовало. На одной из кроватей лежал сухонький дедок. Дышал трудно, с хрипами, то и дело надсадно кашлял, смачно со вкусом матерясь. Рядом со стариком на стульях расположились двое: дородный мужчина средних лет и молодой парень в поношенном спортивном костюме. Троица лениво перебрасывалась в подкидного. «Три мушкетёра» — подумал почему-то Григорий и бухнул с порога:
— С наступающим! — Что говорить дальше он не знал, поэтому признался честно: — Мне подарки передать поручили. — Подумав, добавил: — Я Дед Мороз.
«Мушкетёры» оглянулись. Было заметно, что дебют эскулапа озадачил их не на шутку. Как реагировать на выступление, они не знали. Авдотьев принялся рыться в мешке, извлекая оттуда пакеты с наклеенными на них бумажками с фамилиями пациентов. Затянувшуюся паузу прервало жужжание поставленного на виброрежим сотового.
— После 22.00 мобильные отключаем! — сурово напомнил Дед Мороз, протягивая пареньку кулёк с мандаринами. Сквозь хрусткую обёртку виднелась пара новеньких носков. Тот покраснел и торопливо нажал кнопку «отбой». Повисло неловкое молчание.
— Григорий Иванович, а к Рождеству меня выпишут? — спросил, наконец, паренёк, разглядывая ослепительно-оранжевые шарики в пакете. — У мамы восьмого день рождения.
— Пунктат посмотрим, там решим. — Дед Мороз неприязненно покосился на подарок. — Цитрусовые есть понемногу. Аллерген жутчайший.
— Хорошо, — смиренно кивнул парень.
— А это что?! — Мороз грозно воззрился на сжавшуюся троицу, потрясая перед их носами небольшой бутылкой. Этикетка заверяла: «Сок гранатовый», однако, плещущаяся в сосуде жидкость была подозрительно прозрачной.
— Так ведь бабка моя… — заныл дедок. — На лимонных карамельках делала. Что тут пить троим-то? За ради праздничка. А то и… может, с нами, а? — Старик умильно склонил голову. — Чуток.
— Для расширения сосудов, — поддакнул Дородный но, глянув на лечащего, запечалился.
— Дедушка… — Молчавшая до сих пор Снегурочка робко тронула плечо Авдотьева.
Доктор нахмурился.
— Вот и лечи вас! — Потом посмотрел на огорчённо сопящего старика: периферический плоскоклеточный рак правого легкого, четвёртая стадия, метастазы в нижнюю долю, висцеральную плевру справа… Последний Новый Год. — Ладно, по двадцать пять коньяка. Для расширения сосудов.
Снегурочка просияла.
— Я же говорила, дедушка добрый!
— Нету коньяка, — скорбно развёл руками Дородный. — Моя-то такой тарарам устроила, когда намекнул.
— Хорошо. Сейчас вернусь. — Григорий повернулся и пошагал к двери. В ординаторской ждала своего часа едва початая бутылка армянского коньяка, преподнесённая накануне благодарным пациентом.

Когда он вернулся, гулянье было в самом разгаре. Дородный жизнерадостно хлопал в ладоши выкрикивая: «Калинка, малинка, малинка моя!». Парень в спортивном костюме дул в обёрнутый тонкой бумагой гребень. Извлекаемые звуки ничем не напоминали известную всем с детства мелодию, но удивительным образом сливались воедино с речитативом Дородного. Лежащий на кровати старик, приподнявшись на локте, щерил в улыбке беззубые дёсны.
— Ай, мне бы лет сорок долой! — приговаривал он.
Посреди полупустой палаты кружилась Снегурка. Парик у неё сбился, на щеках выступили багровые пятна. Она смеялась и притопывала обутыми в клетчатые тапки ногами (прилагаемые к костюму сапожки оказались ей велики).
— Красавцева! — рявкнул Дед Мороз, кидаясь к пациентке. Ухватив её за тонкое запястье, почувствовал, как мечется под пальцами пульс. Снегурочка обмякла в его руках. Она продолжала смеяться, захлёбываясь и судорожно втягивая открытым ртом непокорный воздух.
— Принёс подарок, дедушка? — выдохнула она, сверкая на Григория лихорадочно блестящими глазами. — А мы тебе танец приготовили!
Авдотьев брякнул на тумбочку склянку с отлитым в неё коньяком — ровно семьдесят пять миллилитров, точно, как в аптеке.
— С Новым Годом! — рыкнул он на прощание развеселившимся «мушкетёрам» и поволок в коридор красный мешок, закутанную в простыню гитару и повисшую на его локте Снегурочку.

— Хоть чуть-чуть соображать надо?! — отчитывал он пациентку. — Тахикардия такая… заячий хвост, а не пульс! Красавцева, о чём вы думали?!
Снегурочка высвободилась из рук доктора.
— О чём думала? О том, что вы здесь работаете, а мы пытаемся тут жить. Мы вынуждены снова и снова возвращаться сюда, и не хотим, чтобы это время было вычеркнуто. Понимаете? У некоторых из нас его осталось совсем немного, но и это жизнь. В ней тоже должен быть Новый Год. Почему вы не хотите признать, что мы имеем на это право? Имеем право на одну ночь забыть, что вы врач, а мы больные; забыть, что это больница, а не сказочный теремок. Дайте же мне забыть сегодня, что я ваша пациентка, а не Снегурочка!
Авдотьев опешил. Всегда тихая и безропотная, сейчас Красавцева смотрела, словно обвиняла его в чём-то.
— Я действую во благо, — попытался защититься Григорий Иванович и закусил губу. Фраза звякнула нелепой патетикой.
— Знаю. — Красавцева отвернулась. — Мы благодарны вам, только… Вы лечите нас, но не видите. Вы даже не поняли, почему я осталась сейчас здесь, а не поехала с друзьями на дачу.
— Какая дача! — возмутился Авдотьев. — Вы ещё слабы и…
— Да, я же всего лишь пациентка. — Снегурочка горько усмехнулась. — Вам в голову не пришло, что я осталась потому что… — она болезненно сморщилась. — Потому что мне сказали, Дедом Морозом будете вы. Я так надеялась, хотя бы в этот вечер вы увидите что-то за всеми этими СОЭ и аллергенами, тахикардиями и пунктатами. Увидите, что мы не просто больные, а весёлые и грустные, сердитые и добрые, отчаявшиеся и ждущие чуда. Думала, вспомните, наконец, что зовут меня Дашей! Но разве способны вы рассмотреть всё это за таким… — Она стащила с головы атласную шапочку вместе с золотистым париком. Лишённая волос макушка отразила сияющие под потолком лампы дневного света.
Авдотьев молчал. За время врачебной практики он видел много боли. Та боль была ему понятна. Если она становилась невыносимой, он мог подобрать схему обезболивания не хуже любого специалиста по паллиативной терапии. Страдание, которое он читал сейчас на лице Снегурочки, было другим. И Григорий растерялся.
— У вас положительная динамика, — пробормотал он. — Вы обязательно поправитесь и… и… У вас очень красивые глаза.

Галина сидела на кровати, перебирая струны чуткими пальцами. Авдотьев вспомнил, как заиграли в её зрачках искорки — ни дать, ни взять бенгальские огни — когда Дед Мороз вручил ей потрёпанную гитару. Низким, чуть хрипловатым голосом женщина негромко пела:
По улице моей который год
Звучат шаги — мои друзья уходят…
Знакомые строки текли задумчиво, приобретая в этих стенах совсем иной оттенок: пронзительный и глубокий, как чернота за окном. Две из четырёх слушающих её соседки по палате, скорее всего, уйдут в наступающем году. Слишком ясно понимал Авдотьев смысл записей в их медицинских картах. Одну из женщин звали Лера, другую — Алла Владимировна. Первая работала на конфетной фабрике. На её тумбочке всегда лежали любовные романы в мягких розовых обложках. Вторая — бывшая учительница, сутки напролёт слушала «Маяк» и оживлялась, как только голос диктора объявлял: «А сейчас предлагаем вашему вниманию литературно-музыкальную композицию…». Выходит, он помнил это. Просто старался не замечать. Не думать о пустяках, заставлявших сердце сжиматься, как не сжималось оно при виде стройных рядов цифр и медицинских терминов. Как старался не замечать и огромных, окутанных густыми тенями глаз Красавцевой — Дашиных глаз.
Авдотьев скользнул взглядом по стоящему на подоконнике кувшину, в котором зеленела еловая лапа, украшенная серпантином и парой стеклянных шаров. Она чуть покачивалась в такт песне, точно соглашаясь. Вокруг кувшина было рассыпано конфетти — вопиющее нарушение больничных правил — но доктор ничего не сказал. Осторожно накрыл ладонью невесомую руку Снегурочки. Она вздрогнула, обернулась, одними губами произнесла: «Ти-хо». Он улыбнулся, чуть слышно в тон ей шепнул: «Да-ша». Дед Мороз и Снегурочка сидели рядом, глядя друг на друга, а значит — скоро и в этой комнате должен наступить Новый Год.