Поначалу на Гену никто не обращал внимания: дружок босоногого храпел, подложив голову на неестественно вывернутый локоть, сам же босоногий не сводил глаз с трактирной бабёнки, время от времени подкидывавшей вверх, будто примятые подушки, свои груди седьмого размера... Пышнее они не становились: секунду трепыхались холодцом и обмякали.
Поиграв в футбол «бегающими ножками» средними и указательными пальцами обеих рук, Гена накрыл шарик перевёрнутой кружкой. Подняв другую кружку, он съел шарик, которому полагалось быть под первой кружкой.
- Ни бельмеса что-то я не соображаю! – резко вскрикнул сидевший за соседним столиком мужик. – Ну-ка, подними другую кружку!
Гена послушно убрал кружку, но шарика под ней не оказалось! Шустро слепив ещё три шарика, он пальцем поманил расстроенного мужика за стол.
Шарики, подпрыгивая на стыках тонких дощечек, перемещались от кружки к кружке, прятались за деревянными стенками, освобождались ловкими Гениными руками, вновь катились, сталкивались, расходились, и накрывались заново…
- Под какой? – спросил Гена.
- Тут! – с нетерпением постучал по донышку пересевший к нему мужик и расстегнул ворот домотканой рубахи, будто освобождаясь от чего-то лишнего, мешающего сосредоточиться, закатал рукава, нервно закурил самокрутку.
Гена поднял кружку, но под ней оказалось пусто, зато возле самого «кудесника» толпилась азартная публика, выкрикивая: ставлю рубль! два даю! три рубля за то, что угадаю...
- Ничего удивительного здесь нет, - комментировал Гена маршрут шариков, деловито закусив толстую, с сигару, самокрутку. – Это магическая абстракция, - сверкал золотыми коронками зубов.
- Чего? – переспросил босоногий, сведя вместе кустистые брови, и забыл закрыть беззубый рот, услышав новый ответ.
- Геометрическая задача, если говорить точно… Обратите внимание на масштаб действий… Я и с цыплятами могу, если найдёте маленьких таких, жёлтеньких, - говорил заплетающимся от спиртного языком Гена и сгребая неизвестную валюту.
Ровно в полночь по московскому времени Гена, зевая и пошатываясь, вышел из трактира. За ним, придерживая друг друга и напевая «Ой, мороз, мороз» следовали двое его приятелей. Изрядно пьяная троица сделала променад вдоль по улицам сонной деревни, была облаяна цепными псами, обругана местными аборигенами, желавшими отдохнуть перед покосом, облита холодной водой, вылитой со второго этажа расписного терема.
- Самостоятельности хотел? – стал разговаривать сам с собой Гена. – Вот она – ешь! И не похоже всё на гипнотический сон, явь всё это, явь, жизнь без кола и двора, убогая и никому ненужная. И мне холодно! – сказал он, потирая дрожащие предплечья и подпрыгивая на одной ножке, пытаясь освободить ухо от воды.
- А ты кто такой? – пошептавшись с приятелем, спросил у него босоногий. – Колдун? – не дождавшись ответа, предположил он и признался, легко стукнув в грудь кулаком: - Мы тебя опасаемся.
- Дело ваше: хотите опасайтесь, а хотите нет. Только знайте, что никому вреда я не принёс. Лечил, терпел, мечтал, - меланхолично ответил Гена посиневшими от холода губами и отжимая мокрую рубашку.
- Так ты лекарь! – хлопнул себя по лбу босоногий. – Так бы и сказал. Мы лекарей уважаем.
- Лекарь я, лекарь, - подтвердил Гена, - и мне нужно где-то спать!
- На постой к моей тёще пойдешь? – поинтересовался дружок босоногого.
Гена согласно кивнул.
Людмила Фёдоровна, как и все педагоги, любила управлять и манипулировать. Она не могла позволить и допустить сомнений в собственной правоте, лучше всех разбиралась во всём, что касалось детей. Поэтому Гена с детства знал, что будет только фельдшером, а потом, получив необходимый опыт, врачом. Именно этот факт биографии спас Гену от попрошайничества и скитания по дворам в поисках ночлега, а то и корки хлеба в новом дремучем времени, куда забросил его горе-гипнотизёр.
Постучав, троица вошла в низенькую избёнку, пропахшую изнутри кислыми щами. Нечто зашевелилось под грудой тряпок, подняло, потягиваясь, тощие руки, обрадовалось:
- А! Зятёк мой пожаловал!
Лучина трещала, освещая чёрную избу. Возле иконки вилось и изгибалось, трепеща, пламя тонкой церковной свечки.
- Лежи, - ответил на радушное приветствие тёщи дружок босоногого. – Я тебе лекаря на постой привёл.
- Уважил. Заботливый, - ласково произнесла тёща, заново укрываясь тряпками. – Пристрой его на лавке у печки. И кота прогони во двор, а то улёгся лодырь – проку никакого, дармоед усатый. Брысь! – швырнула надкушенным яблоком в развалившееся рыжее животное.
Ошалев от обращения, кот пулей выскочил в открытое окно и уже снаружи, зацепившись когтями за подоконник, сверкнул, будто чёрт, горящими в ночи глазами, исчез.
Утром Гена разлепил отёкшие после спиртного веки, сел, опустив ноги на прохладный земляной пол. Хотелось пить.
У стола хозяйничала, с трудом передвигаясь и держа согнутую в локте крючковатую руку на пояснице, чумазая старуха. Платок её протерся на макушке от постоянной носки; юбка засалилась, растрепалась и волочила по земле чёрные нитки подола.
На закопченной стене ярким пятном смотрелся портрет русалки. Покрытая сажей паутина свисала с потолка гамаками разных размеров, раскачивая при каждом дуновении ветра через открытое оконце дохлых мух и бескрылых бабочек.
Впервые за сорок лет жизни Гена оказался в антисанитарных условиях, и это напрягало из-за полученных когда-то знаний о микроорганизмах, способных в лучшем случае вызвать диарею.
- Проснулся, мил человек? – заметила его пробуждение старуха. – Садись, отведай пищи нашей скромной. Гостям мы завсегда рады, особливо лекарям.
- Спасибо, я не голоден. Где тут у вас колодец?
- А! – догадалась старуха. – Так ты по воду пойти хочешь! – обрадовалась. - Не срамись – переоденься. В чулане погляди, там где-то штаны валяются и рубаха. И лапти там должны быть, а то твоей обувкой да одёжкой кур смешить только. Уважаемый человек – лекарь… да кто к тебе такому пойдёт, коль вид у тебя скомороший! – пожурила его мягко. – Не пристало молодцу морды собачьи на ногах носить! Ты ребятишкам обувку свою срамную отдай – пущай забавляются или девкам подари.

В чулане пахло сыростью и мышами. На вбитом в стену гвоздике висела поношенная косоворотка и залатанные на коленках штаны.
«Избы топят по-чёрному, картошку едят, скоморохов знают, - думал он, одеваясь. – Странное время, без исторических аналогов».
Шурша рассохшимися лаптями, Гена вышел из чулана.
- Бабуль, а ты войну помнишь? – спросил он, дабы убедиться, что находится в чужом времени.
- Войну? – удивилась вопросу старуха.
- С немцами, - дополнил Гена.
- Окстись, молодец! За кого ты меня держишь, мне ж всего-то сотня лет. Вот матушка моя помнила войну с войском царя Гороха, а я не такая уж и старая, чтобы помнить.