В первых числах декабря вздумал я навестить своего друга Деда Мороза. Давно не видел старика и, признаться, сильно по нему соскучился. Так что не смог утерпеть – собрался и поехал. Под стук колёс мчащего на север поезда, под танец ночных снежинок, липнущих к обмороженному окну купе, вспоминал я нашу последнюю с ним встречу и думал: не будет ли мой новый приезд слишком неожиданным для хозяина и не слишком ли я отвлеку его от дел – ведь Новый год на носу, и уж кому-кому, а Деду Морозу нужно быть готовым к этому сроку на все сто – и подарками запастись, и открыток понаписать, и новые песенки разучить, кафтан подлатать да отутюжить, волшебные сани смазать… Есть у него конечно помощники – Снеговик со Снегуркой – да только проку от них мало: зимы нынче пошли не то что раньше, и Снеговик, если на улице чуть выше минус пяти, сидит-дрожит в холодильном погребе и своего носа-морковки оттуда не высовывает – боится растаять; Снегурка же вообще белоручка – по песенкам и считалочкам она мастерица, но вот чтоб бельё постирать или дедову бороду расчесать – не дождётесь!
Путь к жилищу Деда Мороза нелёгкий и неблизкий: только я подкатил к его избушке и нагнулся снять лыжи, как дверь отворилась, и на пороге показался Снеговик. Сердито взглянув на меня, он что-то неразборчиво буркнул себе под нос, после чего, странным образом игнорируя моё присутствие, растянул на резных перилах крыльца большое банное полотенце и поставил рядом детское ведёрко с торчащей из него ручкой пластмассового совка.
― Хозяин дома? ― вежливо спросил я.
Но Снеговик почему-то решил не удостаивать меня ответом – важно запрокинув голову, он прошествовал по тропинке к ближайшему сугробу - принимать снежную ванну. Я не стал отвлекать его от столь приятного занятия и, сбросив лыжи, поспешил в дом.
Пройдя через сени в горницу, я застыл на месте с разинутым ртом. Представшая мне картина удивляла и потрясала больше, чем сотня неадекватно себя ведущих Снеговиков. Странное поведение всегда общительного и дружелюбного Снеговика ещё можно было бы объяснить капризами настроения, но как и чем объяснить ЭТО?! Что же я такого увидел? Во-первых, я НЕ увидел самого хозяина – Деда Мороза в комнате не было; во-вторых, кругом царил полный кавардак: множество самых разнообразных вещей валялись где попало, пол был усеян рассыпанным конфетти, обёртками от шоколадок, осколками елочных украшений и прочим мусором, среди которого мне почему-то особенно запомнился большой шерстяной носок – наверное потому, что второй носок болтался под потолком на люстре; огромный платяной шкаф скорбно демонстрировал свои пустые внутренности – дверцы его были настежь распахнуты, причём одна из них оказалась наполовину сорванной с петель; но главное, на массивном дубовом столе с беспорядочно раскиданными вокруг него стульями красовался странный, но чрезвычайно эффектный натюрморт: вместо яблока или лимона, к которым привыкли студенты-художники, на переднем плане лежала сверкающая металлом мосинская винтовка, рядом уютно пристроились две гранаты, а вместо драпировки над всем этим раритетом художественно возвышалась груда патронных лент, венчаемая черной матросской бескозыркой с ленточками, - на её околыше переливалась крупными золотыми буквами надпись: «ЗОРКИЙ».
Не успел я опомниться, как что-то загромыхало за стенкой, и в приоткрытой двери чулана показалась голова моего доброго друга – огромная белая борода, прищуренные глаза под косматыми бровями и удивительно высокий и светлый лоб с блестящими на нём капельками пота.
― Привет-привет! ― сказал Дед Мороз. ― Молодец что приехал!
Сказав это, голова с бородой тут же скрылась обратно в чулане. Дверь захлопнулась.
Растерянно я сел на скрипящую софу и поднял с пыльного пола несколько мятых пустых конвертов: «от Пети Синицына» значилось на первом, «от Маши Скворцовой» на втором, «от председателя Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации Бориса Крысолова» - на третьем… От нечего делать немного повертев конверты в руках, я отложил их в сторону. Тут снова распахнулась дверь чулана, и Дед Мороз, радостный и словно чем-то возбуждённый, показался оттуда в белоснежной хлопковой сорочке и черных рейтузах, заправленных в красные лакированные сапоги. Он подошёл ко мне и крепко, по-дружески обнял, обдав запахом настоящей русской зимы - не нынешней хлюпенькой, а той самой, погубившей когда-то армию Наполеона.
― Интересуешься? ― с улыбкой указал Дед Мороз на аккуратно разложенные мною конверты, ― Я же их вроде как выкинул вчерась? Это всё Снеговик – из принципа отказывается пол мести! Ну, друг любезный, не томи старика, рассказывай про своё житьё-бытьё!
― Да что рассказывать-то? ― скромно потупил я взгляд. ― У меня всё как прежде… Ты-то как? Что у тебя за ссора со Снеговиком? Почему в доме такой беспорядок? А письма… неужели ты перестал отвечать на детские письма? Раньше ты их все аккуратно хранил и перечитывал, а теперь вот на полу валяются… И где Снегурка? Я ей подарок привёз.
С каждым моим новым вопросом лицо Деда Мороза всё больше мрачнело.
― Уезжаю я, ― сурово произнёс он, устремив взгляд в окошко. ― Надолго, может быть даже насовсем.
― Как? ― опешил я. ― А Новый год? А дети?
― Дети? ― усмехнулся Дед Мороз в бороду. ― Дети и без меня проживут...
Тут я заметил, как дрогнули и сжались в тонкую упрямую полоску его губы и как в уголках его добрых и проницательных глаз показались слезы.
― Зачем им Дед Мороз? ― продолжил мой друг невесело. ― Раньше дети ждали от меня чего? - Волшебства, Новогоднего Чуда; теперь же, ― махнул он рукой, ― их интересует только мешок с подарками! Горько мне от этого, прямо свет не мил! Чаю будешь?
Кто же после дальней дороги откажется от горячего чаю, да ещё зимой, да ещё в гостях у Деда Мороза? Но непривычно странным было это чаепитие! Ни тебе баранок, ни сдобных булочек, ни клубничного варенья… Пока я размешивал в чашке сахар и тихонько дул в неё, пытаясь хоть немного остудить, Дед Мороз сидел по другую сторону стола и с серьёзным видом любовно и старательно чистил воняющей бензином тряпочкой старенький маузер. Затянувшееся молчание было так тягостно, что я не выдержал:
― Зачем тебе этот хлам? ― прямо спросил я его, имея в виду и маузер, и сдвинутый на край стола «натюрморт». ― Собрался с кем-то воевать?
― Хлам?! ― Дед Мороз густо покраснел и грозно сдвинул брови. ― Впрочем… ― он покачал головой и вздохнул. ― В чём тебя винить? Ты ведь ничего не знаешь… Молодо-зелено.
― Чего же я не знаю? ― было заметно, что я ненароком обидел старика, и теперь мне стало за это очень стыдно. ― Прости, если…
― Ты не знаешь, ― быстро перебил он меня, ― что я не всегда был Дедом Морозом.
― А-а-а... ― только и смог выговорить я, с глупым видом выпучив глаза,― Я думал…
― Погоди, я расскажу тебе… ― Дед Мороз положил маузер на стол и с закрытыми глазами откинулся на спинку стула. ― Никому не рассказывал, а тебе расскажу…
Предчувствие чего-то необычного вдруг захватило меня, и я весь обратился в слух.

Добавлено (2006-12-20, 4:13 Pm)
---------------------------------------------
― Я не всегда был Дедом Морозом, ― неторопливо начал он свой рассказ, ― когда-то очень-очень давно – нет, не во времена Владимира Красна Солнышка, а чуть попозже: при царе Николае Кровавом – служил я моряком русского Балтийского флота. Попал я во флот не по своей воле… Лет за пять до большой войны это было: призвали меня, юнца совсем ещё, на службу, оторвали от большой семьи, от отца с матерью, от сестёр с братьями, можно сказать, прямо с огородных грядок сняли, и отправили в Кронштадт – служить царю-батюшке. Впервые тогда увидел я корабли и жуть как перепужался – огромные такие, с гору размером, только из железа – зыркают туда-сюда дулами пушек, дымят трубами! Меня же распределили на маленький миноносец – такой маленький, что выходить в море на нём страшно – волны с пеной через палубу так и хлещут, а чуть шторм и большая волна над нами – так кажется всё – прощай белый свет! В бою же куда страшней! Ведь одно попадание – бац! – и лищь щепки от нас останутся! Но вскоре привык я к матросской жизни: кораблик хоть и маленький, но юркий такой, быстрый – попробуй-ка догони! попробуй-ка попади! И стал я настоящим матросом – походка вразвалочку, усы завитком, бескозырка набекрень. Товарищи меня любили, вот только начальство… Сколько же приходилось от него терпеть нашему брату матросу! - И плевки, и зуботычины, и разные словесные непотребности! Словно и не люди мы вовсе, а коврик, чтоб их благородия ноги о нас вытирали! Терпел я всё это и запоминал, а потом, познакомившись на берегу с хорошими людьми, узнал я много умных вещей и книжки кое-какие прочёл, и в книжках тех и беседах умных открылась мне правда жизни, и до того же мне горько стало и жалко всех нас, людей, что вступил я в большевистскую партию и стал вести среди моряков тайную политическую агитацию. Но вот случилась февральская революция: царя-то скинули, офицерские чины отменили, а толку то? «Братцы! – обратился я к товарищам на миноносце, ― Революция предана! Нас всех обманывают! Долой временное правительство! Да здравствуют Советы и власть трудящихся!» Тогда же самовольно ушёл я с флота и два десятка товарищей с собой прихватил. Отправились мы в Питер – поддержать рабочую власть. В октябре участвовали мы в захвате мостов и штурме Зимнего, потом защищали революционную столицу от немцев, сражались с белочехами и прочими злостными врагами. Под Царицыным я был ранен, так что отправили меня поездом в Москву - залечивать простреленную ногу. И вот однажды – в конце декабря это было – вызвали меня в СНК. Я тогда как раз восстановился после ранения и готовился к отправке на фронт. Прихожу я в Кремль, заглядываю в нужный кабинет, вижу: за большим столом сидят народные комиссары, а председатель их, Ленин, мне и говорит: «Вам, товарищ, есть у нас одно архиважное и архисложное поручение…» «Отлично, ― отвечаю я, ― всегда готов отдать жизнь за советскую власть!» «Вас нам рекомендовали как опытного неустрашимого большевика,― с серьёзным видом подмигивает мне Владимир Ильич, ― и поэтому мы, посовещавшись, пришли к мнению, что вы справитесь. Видите ли, товарищ, скоро Новый год, этот день всегда был большим праздником, и нам бы хотелось, чтобы и после революции он остался праздником. В рабочем клубе сейчас наряжают большую ёлку, завтра вечером там соберётся много детей. Всё готово, но не хватает главного…» «Вы хотите поручить мне охрану клуба? – спросил я без всякого энтузиазма, ― Неужели больше некому?» «Нет, ― Ленин протянул мне сложенную пополам бумагу, ― Декретом Совета народных комиссаров вы назначаетесь первым советским Дедом Морозом!» Потрясённый, я пытался что-то возразить, говорил про тяжёлое положение на фронте, про Колчака с Юденичем… Ленин был непреклонен: «Вы коммунист?» ― «Коммунист, но…» ― Тогда выполняйте!» Так решением СНК стал я Дедом Морозом. Не знаю, кто уж был на этой должности до меня: наверное шлёпнули его как контру или умотал он в какой-нибудь Париж. Некогда мне было думать и горевать, нужно было постигать азы профессии, учиться разным чудесам и премудростям. (…) В корне изменив свою жизнь, я сам не заметил, как первоначально бутафорская борода сменилась настоящей, как произносимые в шутку заклинания вдруг стали оборачиваться настоящими чудесами… Так сотворил я себе сказочных помощников – внучку Снегурочку, а затем и Снеговика – так в течение многих лет, каждую новогоднюю ночь запрягал я свою волшебную разудалую тройку и мчала она меня по небу на большой и светлый праздник…
Тут Дед Мороз замолчал, словно о чём-то глубоко задумавшись. Я не решался нарушить это молчание и ждал, когда он сам продолжит свой рассказ. Так и произошло: очнувшись от охватившего его оцепенения, мой друг тряхнул головой и снова заговорил:
― Все эти годы я был счастлив,― произнёс он с сожалением в голосе,― теперь же что-то изменилось в этом мире, что-то пошло не так, как должно… Дети! Что случилось с детьми? Куда пропали эти светлые любопытные лица? Почему на праздниках я не слышу их прежнего смеха? Почему от того, как они смеются теперь, у меня мурашки бегут по коже? Всё изменилось! Даже Снегурка моя… стала подолгу отлучатся и дома, а однажды вернулась под самое утро – а я всю ночь глаз не смыкал, ждал! ― так и не узнать её было поначалу! «Где ты была? ― закричал тогда я. ― Что за наряд на тебе? Что за дрянью лицо вымазано? Почему косы стрижены? Почему пузо голое?! Ах ты!..» Помню, рука моя тогда сама рванулась к пояснице, но вместо матросского ремня с тяжёлой пряжкой, нащупал я лишь тряпичный дедоморозов поясок. Плюнул я тогда с досады и рукой махнул: «Выспишься – поговорим!». Выспалась Снегурочка, а через недельку насовсем из моей избушки убежала… ― Дед Мороз крепко сжал кулаки, и глаза его сверкнули. ― Так что всё мне теперь опостылело! Нет, детки меня не забыли, по-прежнему письма пишут, да только читать их я уже не могу! Да и не только детки: вот недавно письмо получил, требуют от меня вступить в какую-то партию грызунов, обещают льготы и путевки со скидкой… ― Дед Мороз нервно засмеялся. ― Да, тут ещё одна беда свалилась: Клавус этот, очкарик заморский, со своими подарками на нашу землю начал захаживать. Да, кстати, он мне тут тоже письмецо прислал. Куда-то я его подевал… Ну ладно, неважно. Про личную жизнь меня спрашивает, издевается видно… Надо бы ему ответ написать. Слушай, ты мне не поможешь? У тебя почерк красивый. Снегурки-то нет, раньше она у меня заведовала всей каллиграфией.
― Помогу, о чём речь!
― Отлично!
Дед Мороз радостно потёр руки, и тут же перед моим носом появились свёрнутый рулоном лист бумаги, перо и чернильница. Я подвинул к себе бумагу, разгладил её, достал из кармана автоматическую шариковую ручку и приготовился писать.
― Санте Клавусу! ― громко продиктовал дед Мороз. ― Восклицательный знак и с новой строчки. Письмо твоё получил и прочёл внимательно. Спасибо за поздравления и пожелания. Ты спрашиваешь меня о личной жизни? Ах ты, старый чёрт! Я красный револьюционный Дед Мороз! я как ты по печным трубам ночью не лазаю и в чужие дома без спросу не заглядываю, а то, как под ёлками подарки появляются, это уж моя профессиональная тайна и тебе, друг любезный, я нос в мои дела совать не советую! Ты и так к моим детишкам рукавицы свои загребущие тянешь, твоя смазливая физиономия и так с каждого угла на них очками таращится. Думай и делай выводы! А иначе приеду и потолкую с тобой по-нашему, по-большевистски! С уважением и наилучшими пожеланиями, Дед Мороз.
Закончив писать, поднял я глаза и обомлел: вместо старика с бородой, сидел передо мной черноусый молодой красавец с наискось пересекающим лоб чубом. Он поднялся во весь свой двухметровый рост, отряхнул с бушлата новогодние блёстки и радостно улыбнулся широченной белозубой улыбкой.
― Теперь прощай,― произнёс он, и сразу лицо его стало серьёзным и суровым,― Спасибо, что навестил. А мне пора. Отправляюсь бить врага. Не всех их, оказывается, мы тогда добили. За детей, за мою Снегурку!
Опоясался он патронными лентами, повесил на плечо винтовку, вложил в кобуру маузер, надел бескозырку.
Богатырской ладонью крепко пожал мне руку и вышел в горницы.
Минуту спустя, стояли мы со Снеговиком, обнявшись, на крыльце и смотрели, как широким шагом удаляется он от нас по лесной тропинке и как развеваются на ветру чёрные ленточки его бескозырки.
На чёрном небе горели звёзды…