Он шел по улице, старательно обходя стороной сугробы, хотя казалось что кому - кому, а человеку в таких высоких валенках снега бояться не стоит. Белая, окладистая борода старика искрилась в свете редких фонарей от падающих на нее маленьких снежинок, и это придавало ему какой-то торжественный вид.

Старик подошел к обнесенному дощатым заборчиком небольшому дому, открыл калитку и по занесенной снегом дорожке прошел к крыльцу. Поднялся по деревянным ступенькам и постучал в дверь. Никто не открывал. Он постучал еще раз, и еще раз. Ответом была тишина. Старик приложил ухо к двери. В доме было тихо, но если хорошо прислушаться, то можно было услышать, что эту тишину нарушал негромкий стук стенных ходиков. Старик посмотрел на плотно закрытые ставнями окна, через них не пробивалось ни лучика света. Казалось, будто на много километров кругом не было ни души. Только из занесенной снегом собачей будки доносился какой-то шорох.

Старик спустился вниз, постоял у крыльца глядя то на темные окна, то на черно-синее, в крапинках мигающих звезд небо, потом снял с плеча мешок, и присел на обледенелые ступеньки в желтом круге света, отбрасываемом покачивающимся над дверью фонарем. Затем достал из мешка расшитый серебром кисет, не спеша набил табаком короткую черную трубочку, чиркнул спичкой, прикрыл ее ладонью, поймав крошечное пламя в маленькую чашечку трубки, затянулся, и закурил, пуская в небо сизоватые, как зимние облака, кольца дыма.

Увидев человека, из будки вылез, бренча цепью, большой, лохматый серый пес с отвислыми ушами, белым пятном на морде, подошел к старику, и скуля пристально посмотрел ему в глаза, видимо выпрашивая чего ни будь съестного. Старик порылся в мешке, достал оттуда огрызок колбасы, бросил его псу. Тот жадно схватил подачку, и начал ее быстро жевать.

Старик какое-то время курил, задумчиво глядя на пса, а потом, вынув трубку изо рта, тихо сказал:
- Наверное, мы с тобой родственные души, псина. Ты так же одинок, как и я. Скажешь, а как же твоя жена, старик? А что жена, она ведь холодная как сосулька, «не лезь ко мне со своими телячьими нежностями, иди лучше делом займись, зря, мол, я тебе сердце на лед совсем не заменила». Ведьма, чистая ледяная ведьма…
Эх, Герда, Герда, если бы она тогда дошла, меня сейчас давно бы не было в живых, но я хотя бы прожил полнокровную жизнь, вместе с ней. Растил бы с ней детей и нянчил внуков. Ругался и мирился бы с ней. Объяснялся ей в любви, и слушал ее нежные и ласковые слова. Вот ты, когда ни будь, слышал ласковые слова, псина? Думаю, что слышал, когда был щенком. А от этой стервы разве дождешься доброго слова… «Кай, туда. Кай, сюда. Кай, подай. Кай, принеси. Кай, забудь, что такое любовь, ты должен думать только о работе». А зачем мне эта работа? Она говорит, что кто-то одолжен был это делать, и что вместо любви Герды я получил уникальную профессию, и любовь детишек всего мира в придачу. Но что мне любовь чужих детей, когда я не могу иметь своих? Разве она знает, что это такое иметь детей? Свою дочку она вылепила из снега, и сразу же отправила на южный полюс, к пингвинам. У нее, видите ли, не было времени на ее воспитание, слишком много важных дел. На нее работают тысячи игрушечных фабрик по всему миру. Она все копит деньги на новый дворец, а я должен пахать как северный олень, разнося подарки по всему свету. Вот брошу все, и уеду Антарктиду…

Пес преданно смотрел в глаза старика, вилял хвостом, но, вряд ли понимал, о чем тот говорил. Он просто улавливал его настроение, и хотел хоть как-то отблагодарить за угощение.

Старик погладил пса по голове, потом медленно встал, отряхнул шубу, закинул мешок на плечо, и тихо ступая по заснеженной земле, вышел со двора, прикрыв за собой калитку. Пес некоторое время смотрел старику вслед, щуря слезящиеся от мороза глаза, а потом, позвякивая цепью, полез темное нутро будки.

Снег вдруг повалил так густо, что эта белая пелена скрыла все кругом.
В доме раздался приглушенный звон. Часы били полночь. Наступил Новый Год.