Ин Чжэн хотел создать самую совершенную из книг. Создать великий свиток, стиль которого нельзя будет ни с чем спутать, прочесть который может каждый, даже неграмотный человек. Создать литературное произведение абсолютно совершенное, не подверженное ни тлению, ни огню, ни забытью. Язык, на котором говорили его подданные, тоже не устраивал его. Язык человеческий подвержен изменению, слова меняются, меняется их значение, меняется смысл, исчезают связи между ними, от употребления они стираются, становятся пустыми или приобретают совсем другое значение. Он решил использовать язык внечеловеческий, язык, на котором говорит сама жизнь, или смерть, если взглянуть с другой стороны.
У Ин Чжэна было для этого больше возможностей, чем у кого-либо. У него была власть, он стоял на вершине гигантской иерархии, идеального чиновничьего порядка. Это была самая совершенная из империй, основанная не столько на силе, сколько на убеждении в ее абсолютности и незыблемости, в убеждении, что весь строй империи соответствует великим космическим законам. Что все в ней так же правильно и вечно, как движение солнца по небу, как смена времен года, как приливы и отливы. Но к этому пришлось идти трудной дорогой, для прочности вымащивая ее трупами.
В 13 лет по протекции Люй Бувея он вступил на трон. Не имея пока еще реальной власти, находясь под утомительной опекой мачехи, вдовы своего отца Чжуан-сян-вана, будущий великий правитель вынужден был скрывать планы. Ни его самого, ни его главного советника Ли Сы не устраивали паразитирующие на стране кичливые аристократы, готовые во имя собственной чести отрезать голову даже себе, не говоря уже о головах простого народа. Он решил, что единственный способ привести страну к порядку - это абсолютная законность, одинаковая для всех, без привилегий и поблажек. Милосердие - это лазейка для преступника.
Он завоевывал царства одно за другим, сносил стены меж ними, приводил законы к единству, казнил инакомыслящих, ежедневно решал один дань (30 кг) проблем, записанных на бамбуковых дощечках, и строил каналы, дороги и дворцы, но сквозь все проступала главная его забота - создать книгу, которая превзойдет все остальные.
Ли Сы говорил, что большинство уже существующих книг - всего лишь черновики будущей величайшей книги, всего лишь наброски совершенства, следовательно - не совершенны. Они только помешают восприятию подлинной книги. И если Ин Чжэн действительно желает заботиться о расцвете литературы, эти черновики должны быть уничтожены, дабы не скомпрометировать шедевры. Ин Чжэн не соглашался, но шло время - и в поездках по стране он обретал бесценный опыт, постепенно все более и более понимая правоту своего первого министра.
Однажды ему во сне явился Конфуций и стал смеяться над ним. Император сразу же проснулся и призвал к себе толкователей снов. Они без промедления выдали множество толкований, но ни одно из них не могло устроить Ин Чжэна, ибо он сам знал истинное толкование. Выслушав всех, он заявил, что они доставили ему подлинное наслаждение, высказав такое множество глупостей, и велел всех казнить, а трупами украсить императорский парк.
Толкователи снов были разъяты на части, мумифицированы и с помощью их собственных жил развешаны на деревьях, несколько месяцев их глазницы были направлены на строящийся на другой стороне реки Вэйхе императорский дворец Эпан, но потом время и черви съели несчастных.
Раз Конфуций посмеялся над императором, то император посмеется над его последователями. Он приказал находить конфуцианцев и кастрировать их, а затем отправлять на стройки империи.
На 33 год своего правления Ин Чжэн издал указ о сожжении книг, которые смущают умы и не соответствуют идеалу. На дело отправились преданные императору чистильщики. Они нашли и сожгли много книг, но Ин Чжэну все время казалось, что работа еще не завершена, он не знал почему, но чувствовал это.
Он приказал открыть могилу Конфуция, вошел в нее и самолично уничтожил все книги и комментарии к ним. Ему снова приснился Конфуций, но на этот раз он не смеялся. Только тихо постоял возле постели императора, а потом снял шапку вместе с головой.
Ин Чжэн, проснувшись, сел на постели, и вдруг понял, что свиток уже есть. Всю жизнь он считал, что занимается государством, что создает империю, приводит в порядок людские дела с помощью законов и унификации языка, мер и весов, но оказалось, что все это - лишь картины, которые отпечатываются в великом свитке, отделяющем одну, уже созданную, часть мира от другой, которую еще только предстоит создать. Эта граница меж мирами, предел между цивилизованным миром и дикостью. Уже одно это отграничение хаоса от порядка создало особый язык - и язык этот сразу же нашел выражения смысла, в нем заложенного. Но это был всего лишь один из множества языков, на котором говорил каменный свиток.
Знаками его были не только предметы физические - камни, башни, горы вокруг, но и то, что нельзя пощупать, но можно унести - призраки человеческой памяти. Письмена этой памяти были записаны болью и кровью, во всей поднебесной не сыскалось бы и единого человека, родственников или друзей которого не перевели бы на буквы великого свитка.
Каждый может убедиться, что удалось Ин Чжэну. Его книга, его свиток, тянущийся на тысячи километров известен всем, и никому не составит труда прочесть его, независимо от его образования. Для этого даже не надо приближаться к свитку. Литературное произведение стало больше, чем жизнь, больше, чем смерть.
Мы знаем его под названием Чан чэн, Великая стена, а Ин Чжэн больше нам известен по своему официальному титулу - Цинь Шихуанди, что значит "первый хуан-ди из династии Цинь".

Комментарий. Мифологема, в которую автор попытался превратить существование гигантской страны, на самом деле больше похожа на лоскутное одеяло или одежду бродячего лекаря, чем на честное изложение фактов. Жизнь Цинь Шихуанди удивительна сама по себе, в ней и без лишней выдумки хватает образов и красок. К тому же, например, Сыма Цянь дает нам совершенно другое свидетельство, и у нас гораздо больше основания доверять этому ханьскому историку, чем нашему современнику, возомнившему, что он может говорить о прошлом, столь далеком, что кажется, будто с ним можно делать все, что взбредет в голову.