В одной деревне, что от Москвы далёко, а до звёзд рукой подать, жил поживал старик Иван. Жену он, как третий год похоронил. Дети давно разъехались – и ни то, что забыли родителя, весточки от них приходили исправно, но о приезде дорогих гостей старик и не мечтал. И то дело, у каждого семья, да и дорога дальняя, а по нынешним ценам – так и вовсе растратная. А сказать, что Иван жил скучно и не скажешь. Деревня–то была стариковская, некоторые и вовсе с печи не слезали, так что; кому дров наколоть, кому воды принести, кого и просто – житейским разговором поддержать, отчего дни пролетали быстро и незаметно. Иной раз о празднике и не вспомнишь. А вспомнишь, так будто бы и не праздник это, а так – дата в календаре.
Вот и жил старик, в заботах и хлопотах – ни худо, ни бедно.
А дела в этом году чудные творились. На дворе декабрь, а о сугробах только вспоминать приходилось. В лесах грибы растут, на лугах трава зеленеет.
Дедок Анисим, сто годков прожил, и то бородой тряс:
– Не к добру всё это, как бы войны не случилось.
Иван в сердцах рукой махал:
– Накаркаешь, вещун старый. Нешто не понимаешь, что за плохими словами беда крадётся.
– Так то оно так, но где это видано, чтобы в декабре на луга коров гоняли. И кости ломит, словно бы морозов да снега пушистого заждались.
Вздыхал Иван, радоваться да радоваться, что на дворе теплынь, да у самого душа ноет.
Декабрь половину прошёл, вот и с горки спускается, а воз и поныне там. Дожди на дорогах грязь разводят. Пасмурные дни тоску навевают.
По вечерам старик на небо заглядывался, всё звёзды высматривал. Не видать, тучи низко стелются, знать зима не скоро придёт. Поутру он в окошко смотрел, да всё, как вчера; в открытую форточку ветерок пробирался – ситцевые занавески влажным воздухом перебирал, да стёкла дождём умывались. Сокрушался старик. Надоело в сапогах грязь месить, хотелось подлатанными валенками хрустящий снег опробовать.
Вышел он как–то вечером во двор, да так и обмер. У калитки тройка белых коней стоит, в возок расписной запряженная. Упряжка в хлопьях снега купается, а избы деревенские, по-прежнему, под унылым дождём мокнут.
«Ну и чудо мерещится», – подумал Иван.
В возке девица с дедом сидели, в шубы богатые кутались.
– Здравствуй, добрый человек, – молвила девица. – Пусти нас к себе на постой, дедушка мой совсем расхворался.
– Отчего не пустить, – сказал старик. – Гостям мы завсегда рады.
Отворил он ворота, и тройка, бубенцами звеня, подъехала прямо к крыльцу. Под копытами коней позёмок клубился и, вроде бы, зима заглянула во двор. Завьюжили вьюны снежные, намели сугробы высокие.
«А гости–то, не простые»!– ахнул Иван.
Борода у деда серебренная. Рогатая шапка, жемчугом усыпанная, да шуба красная, расшитая серебром и отороченная лебединым пухом, переливались светом волшебным, морозным. А сам дед – то ли спал, то ли мороком каким был околдован. Помог Иван завести деда в дом, на кровать уложил. Девица, в белые одежды наряженная, рядом села и, пригорюнившись, говорит:
– Снегурочка я, а дедушку моего – люди Морозко прозвали. Приболел он от молвы недоброй. Насмехаются над ним. Балаганщики шутом выставляют или вовсе не верят – подменяя его самозванцем заморским.
«Вот отчего, зима всё никак придти не может», – сообразил Иван. Затылок чешет, а как горю помочь не ведает.
– Не печалься, милая, выздоровеет Морозко, – сказал старик, а сам думает: «Глядишь, за утешением и дело, какое, сладится».
Пока решил самовар поставить. Чай у Ивана, из трав разных, на всю округу славился. Любую хандру мог прогнать, а если ещё и мёда липового добавить – так и вовсе чудеса творил. Пошёл он в сарай – лучинки нащепать да набрать угля древесного для самовара. По крыльцу спустился, на тройку разудалую залюбовался. Смотрит – в возке хрустальный посох лежит, лунницей украшенный.
«Не дело ему без присмотра лежать, надобно в избу занести», – озаботился старик. Залез в возок, взял в руки посох тяжёлый – на стволе морозные узоры переливаются, сами с собой в гляделки играют. И вдруг, дух ледяной взглянул на него из–за граней хрустальных. Навалилась на Ивана немочь слепая. Только и сил осталось, чтобы упасть в возок, а не спиной об землю. Там и беспамятство пришло.
Очнулся, словно заново родился – на душе и в теле такая лёгкость, хоть в пляс пускайся. Поднялся на ноги, огляделся. Несёт его тройка по небу – внизу облака морщатся, вверху звёзды перемигиваются. Месяц двурогий рядом следует – протяни руку и чисти, как монету медную.
«То ли сон меня сморил, то ли в сказку попал»! – прошептал в изумление Иван. Но пугаться не стал. Поводьев не нашёл, так прикрикнул на коней волшебных:
– Ну-ка, лошадки летучие, несите меня назад в деревню! – посохом махнул, будто ладонью морозной по небу провёл – звёзды ярче заблестели, воздух северным сиянием озарился.
Кони послушно к земле понесли. Под копытами вихри студёные кружатся – тучи тёмные разгоняют.
Вот и огоньки родной деревни показались. Смотрит старик на крыши домов и удивляется – от каждой печной трубы вьются вверх разноцветные полосы. Схватил одну, что от избы дедка Анисима тянулась. Розовый дымок колечками завивается, на ощупь мягкий, чуть колючий от чёрных вкраплений. Сердится Анисим. Не нравится ему земляничная зима. Хочется зимы настоящей, с обильными снегами, чтобы засыпало избу по самую крышу. Стены то старые, прохудились давно, так хоть снежное покрывало спасёт от сквозняков надоедливых.
Ах, какой дымок диковинный, словно бы с Анисимом поговорил.
«Надо бы стены законопатить», – подумал Иван, а посох чуть качнулся и повалил снегопад. Забелило деревеньку снегом, а избу Анисима укрыло по самую крышу.
А вот, чёрный дымок вьётся со двора бабки Аксиньи. Вздорная старуха, себе на уме, всё на старость свою убогую жалуется. Ухватил Иван дымок, рассматривает. Утопила Аксинья ведро соседское в колодце, но не признаётся – на ветер сваливает. Мол, он ведро в колодец свалил. Эх, хитрая старуха. Снова посох качнулся, и у колодца ведро ледяное стоит – никакой ветер не столкнёт.
Чёрных дымков мало, всё больше разноцветные. Интересно, где чёрные дымки Морозко обидели? Что за край повстречался ему, тёмными мыслями наполненный?
Тройка у крыльца опустилась. У дверей встречали Ивана Морозко со Снегурочкой.
– А я, думаю, кто это моим посохом развлекается? – сказал Морозко.
– Простите, гости дорогие, – повинился Иван, посох хрустальный протягивая.
– Да не сержусь я. Посох не каждому человеку в руки даётся, а если дался, то видно прежний хозяин виноват. – Тут Морозко смущённо бороду серебряную огладил. – Увлекся обидами пустыми.
– Что не делалось, а к добру вышло, – улыбнулась Снегурочка. – Посох себе нового хозяина нашёл, а тебе, дедушка, придётся новый сотворить.

Вот так Иван и стал Дедом Морозом. В новом году, быть может, повстречаете. Он как раз внучку навестить поехал.