Это была ничейная, черно-белая кошка; она прошмыгнула в комнату с улицы и спряталась под столом. Раздувшееся брюхо показывало, что кошка скоро принесет потомство.
Дочь лавочника отщипывала от колбасы, лежавшей на бутерброде, и бросала кусочки под стол. Кошка, проглотив колбасу, выгибала спинку, терлась о ее ноги и мяукала. Девочка гладила грязную шерсть и называла кошку Муськой.
- Машка! Машка, зараза, оглохла никак?- рявкнул лавочник на дочь, - А ну брось! Ишь чего удумала, приблудную кошку колбасой кормить!
- Да оставь ты, - сказала жена, ставя на стол горячий чайник, - Будет ругаться-то. Сейчас чай пить будем.
Лавочник буркнул что-то себе под нос. На улице было жарко, в комнате тоже, несмотря на открытые настежь двери и окна; гудели мухи, садились на хлеб и закуски. Лавочника мутило от выпитого днем самогона; он присел к столу и стал цедить себе темный чай. По правую руку от него сидела пришедшая в гости соседка.
- … и люди сейчас злее стали, - покачав головой, продолжила прерванный разговор соседка. Лавочница предложила меду и баранок, она коротко улыбнулась и поблагодарила.
- И то правда, - вздохнула лавочница и принялась шумно прихлебывать чай из блюдечка, - Вот, к примеру, дворник со мной на днях поругался. Раньше ведь тихий человек был, слова худого никому не скажет. А тут пошел кричать на всю улицу, да такими словами, что слушать стыдно. А из-за чего, спрашивается? Из-за пустяка: пьяненький на улице стоял, я и указала ему – праздник у тебя, что ли, какой, что ты с утра выпивший?
- А ты бы, матушка, не в свои дела не лезла, - перебил лавочник и ухмыльнулся, - И не досталось бы тогда.
- Ну, ты еще посмейся, - укоризненно сказала ему жена, и обиженно замолчала. Потом, увидев кошку, замахнулась на нее полотенцем и беззлобно прикрикнула:
- Пошла отсюда! И откуда только взялась, зараза? Машка, не корми ее!
Соседка смотрела равнодушно.
- Да, раньше все добрее были, - помолчав немного, произнесла она, - И куда доброта в людях делась? Словно исчезла. Вон, когда я девчонкой была, мы жили на соседней улице. Так не поверишь: мать рассказывала, что двери в доме не запирала, если уходила куда. Палкой припрет – и хватит. А от кого запираться-то было? Все вокруг свои, злой человек не появлялся. Не боялись…
- Зато сейчас цепные собаки в каждом дворе, - заметил лавочник, - И злющие, как черти. Соседи заборы высокие понаставили, сидят за ними и глядят друг на дружку через щели.
- Добро свое охраняют, - ответила жена, - Богатые стали, потому и злые. Раньше беднее были, да добрее. Пристыдить их некому.
Минуту длилось молчание. Было слышно только, как жужжат мухи.
- Недавно батюшка нас в церкви стыдил, - сказала вдруг тихо соседка, - Опомнитесь, говорит, вы бога забыли, сердцем ожесточились. Неужто, говорит, нельзя по-человечьи? Потом крест вынесли, все прикладываться стали,… а мне стыдно крест целовать,… а почему – и сама не знаю, - не к месту добавила она и стала теребить бахрому на скатерти.
- А покупатели-то какие стали! – перебила ее лавочница, - Зайдут в лавку, один недовольней другого. И то, и это им не так, и обвешиваешь ты, мол, их, и гнилое подсунуть норовишь. По любому пустяку крик поднимают.
- Уж точно, - поддакнул лавочник.
- А ты в ответ им ничего сказать не можешь, потому как они сразу в отдел жаловаться бегут: мол, грубо с ними обходятся! Вот и молчать приходится. Да и, правду сказать, не привыкли мы с мужем людям чужим грубить. Не можем. И так все кругом, - вздохнула она, - словно звери какие.
Лавочник, пошатываясь, вышел из-за стола и чуть не наступил на кошку, которая поедала брошенную девочкой колбасу. Он посмотрел на кошку мутными глазами, потом, скривившись, резко и сильно подал ей сапогом под раздутый живот:
- А ну, брысь отсюда! Сказал же – не давать колбасу кошке! Людям жрать нечего, а она кошек кормит, - и добавил со злобою:
- Тварь!