В прокуренном, пропахшем щами трактире заседала компания мелких чиновников. Служилые люди вальяжно расположились за столом, мелкая сошка - в конторе, а здесь - господа господами. Жалованье – благословенный день, когда можно позволить себе такой кутеж. Половой принес уж второй штоф монопольки, да и за третьим дело не станет. Разговоры, веселье, смех.
- А вот, други, расскажу я вам взаправдашний случай! – перекрывая общий галдеж, почти прокричал один из них, прилизанный, в лоснившемся форменном сюртуке, юноша. Компания приутихла. Сидевший напротив оратора, плюгавый человечек, просипел простуженным голосом:
- Побожись, Костя, а то ведь опять соврешь!
- Вот те крест, Фома! – Костя осенил себя крестным знамением.
- Ну, валяй, послушаем! – сказал кто-то из сидящих за столом.
- А вот, снимаю я комнату у известной вам Пелагеи Гавриловны, у которой в Бычьем переулке собственный дом …
- Знаем, знаем! – отозвался плюгавый, - Да не тяни ты!
Константин приосанился, стряхнул хлебную крошку с рукава и продолжил:
- И проживает у нее же в подвальной каморе дворник Митрич, мужик степенный, но запойный.
Слушатели молча переглянулись и понимающе покивали.
- Все бы ничего, а тому уж неделя, как причастился он в бакалейке, ну и пошло - поехало! Службу-то свою дворницкую справляет как положено, а глаз так и косит за ворота.
Явственно послышался тяжелый вздох одного из присутствующих.
- Хозяйка, Пелагея Гавриловна, к его запоям привычная уж и внимания не обращает. А через день - другой хватилась своего петуха! Курей у нее с два десятка, а петухи долго не выдерживают. При мне уж один сбежал, а два и вовсе подохли!
- Видать стервы, куры-то…, - констатировал факт чернявый писарь Алешка, известный знаток женского полу.
- И не говори, брат! – Костя ущипнул кислой капусты из тарелки, - хозяйке своей под стать! Ищет она, рыскает, нет как нет петьки брыластого! А прикупила она его за недешево, породистый, мать его… продавец-татарин клятвенно ей обещал, этот, мол, не сбежит и не сдохнет! И не соврал ведь, морда! Петух дело свое исправно знал – куры у него все топтаные и притихшие ходили. Райская иддилия, одним словом!
- Да что ты нам про куриную жизнь расписываешь, дело говори! – нетерпеливо проворчал Фома.
- Ну, всполошилась Пелагея наша, кричит к уряднику пойду! Украли петуха драгоценного! И чтоб вы думали? Пошла! А я замечаю, что Митрич как-то занервничал, неспокойный стал. Приступил я к нему с расспросами, шкалик посулил, он мне всю правду и выложил, снес, мол, петуха на базар, а деньги в три дни пропил.
Алешка-писарь налил всем водки, компания выпила и закусила. Костя закусывать не стал, рассказывал дальше:
- Тем временем Пелагея из участка вернулась сама не своя. Я к ней, что да как? А она мне и жалится – пришла, мол, я к господину уряднику, уважительно, с поклоном, беду свою поведала! Благочинно, по батюшке его величаю, а он, ирод краснорожий, взял да и послал меня по матери, и чуть ли не взашей за дверь вытолкал! Да еще и кричал вдогонку – я те покажу, как ерундою всякою полицейского чина от важных дел отрывать!
Сидящие за столом зашлись хохотом, а рассказчик перевел дух и приступил к финалу истории:
- Плачет дуреха да кулаком грозит, я, мол, до самого ротмистра дойду, а сыщу управу и на урядника и на вора петушиного! И никак не успокоится, того и гляди бабу удар хватит! А я, как обещал дворнику помочь и подозрения от него отвести, ей и говорю – не убивайся, матушка Пелагея Гавриловна! Есть у меня знакомый дохтур, он тебе успокоение сделает. А как нервы-то твои улягутся, так и пойдешь к ротмистру. Уломал кое-как.
- Тебе бы, Костя, в адвокаты податься, а не в присутствии прозябать, - сказал Алешка и опять потянулся за штофом, - Ну, и что же дохтур?
- Да какой он дохтур! – осклабился Константин, - Захудалый пропойца-фельдшер! А как пенсне нацепит, так, ни дать ни взять – этакое светило медицины! Посвятил я его в обстоятельства дела да и представил перед хозяйкины очи. Он ее, как положено, осмотрел, пульс пощупал да и говорит – сурьезная у вас болезнь сударыня! Охмурил вас пройдоха татарин! Не было никакого петуха, одно наваждение! По-научному, гипноз! Я, как такое услыхал, выбежал вон из комнаты, чтобы там же со смеху не повалиться!
- Эка придумал, фельдшер-то твой! – усмехнулся Фома.
- Ты дальше слушай! – Константин выпил водки и ухватил еще капустки:
- Вышел фельдшер от Пелагеи да и заявляет, вы сударь, Константин Николаич, не сомневайтесь, лекарство я ей прописал знатное, теперича никуда не пойдет, а мало помалу успокоится.
- Ну и что? – Фома недоверчиво махнул рукой, не ожидая услышать развязку.
- А то! Захожу я вчера на хозяйкину половину и вижу такую картину – сидит Пелагея, одна одинешенька, и наливку трескает! А за ней такого сроду не водилось. Спрашиваю, с чего же ты, матушка, хмельную чашу пьешь? Она в ответ – так дохтур прописал, лекарство мол от гипнозу проклятого! Знающий человек, дохтур твой, сказал водку надо потреблять супротив дьявольского наваждения, а меня с нее воротит. А он и присоветовал – ты, говорит, начни с наливочки, а потом, когда втянешься, то и водочка потечет, что твоя амброзия! Вот, сижу, привыкаю…
- Ха-ха-ха! – заржал Алешка, - ну и …?
- Ну и сидит себе тихонько, выпьет лафитничек и бормочет – наваждение … не было петуха … одно в толк не возьму … с чего же куры-то неслись …?
Когда расходились, Фома спросил рассказчика:
- Признайся, наврал ведь?
- Побойся бога, Фома, - ответил Костя, - хошь, перед иконой на колени встану?!