Вдалеке на Востоке едва наметился рассвет, но зоркая Ночная Темнота, укрывшая Деревню, углядела его, и неспешно тронулась к лесу, уступая дорогу Дню. В лесу Темнота пошепталась-посплетничала со столетними соснами, пожелала им доброго утра, рассказала о самых важных ночных происшествиях, а затем растеклась по норам, дуплам и берлогам, устраиваясь на ночлег.
И только маленький Ночной Щенок, совсем ребенок, появившийся на свет этой ночью, – дело шло к осени и потомство у Темноты появлялось каждый день – любопытный как и все дети, задержался в густых сосновых ветвях, увлекшись болтовней с птенцом совы. Они хохотали, дразнились и высмеивали всех вокруг.
– Смотри, какой урод, – расхохотался птенец, – и откуда такие берутся?
– Где, где? Ну точно, урод, да еще рыжий!
– А на ухо, на ухо погляди, – заливались оба.
Внушительных размеров рыжий кот, со свежеразодранным в недавней драке ухом, вороватой трусцой перебегал поляну, но обнаружив на себе чужой взгляд, спешно напустил на морду важность и вальяжной походкой – дескать плевал я на вас, где хочу там хожу, и никто мне не указ – продолжил путь. Он был известный бандит. Уж на что деревенские коты слыли по всей округе первыми драчунами и разбойниками, а и те нехотя, скрепя сердце признавали превосходство Рыжего.
Про того было известно немногое. Поговаривали, что в лес он шастал не просто так, мол где-то там…неподалеку от деревни…под сосной, жила в норе лиса красоты необыкновенной – Чернорбурка. Вот, якобы, с ней у кота и был роман, ну может и не роман, но что-то там было,…а может и не было, но все равно Рыжий именно к ней ходил…а может и не к ней, кто их разберет? Однако ж в измышлениях деревенских, лиса всегда фигурировала неподалеку от кота. Говорили, что ухо Рыжему разодрал ревнивый лис, а некоторые горячие головы, даже намекали на схватку с волком! Мол не поделили они благосклонность чернобурой плутовки. Рыжий в тех слухах не участвовал, но и нарушать их не спешил.
Тем временем светало. Ночной Щенок запаниковал – свет, пробираясь сквозь лохматые сосновые лапы, начал покусывать его, пока еще игриво, но кто там разберет, что у него на уме? Недолго думая Щенок нырнул в большую нору, прикрытую густым подлеском. В начале норы было светло и страшно, но в глубине виднелась спасительная Темнота, Щенок со всех ног бросился к ней и … врезался в существо закутанное с ног до головы в черную хламиду.
Налитые кровью глаза добродушно буравили Щенка, мертвенно бледная кожа на лбу и щеках предавало страшиле особое очарование, какое бывает за пару секунд перед тем как лицо исказит гримаса смертельного ужаса. Щенок испугался и тихонько заскулил.
– Не бойся дурачок, – ласково проскрежетало существо и слегка подтолкнуло Щенка в угол норы к спасительной Темноте.
Ну, что ты испугался, глупенький, – нежно прошептала Темнота, – это же добрый в’Ампир.
А в’Ампир и правда был добрейшим существом, когда не сидел на диете, разумеется. Меню его в основном составляли ягоды и грибы, иногда еще мыши и змеи. Крови ему требовалось и вовсе немного – грамм пятьдесят, да и то не каждый день. Но деревенских он не обижал никогда – ну напустит иной раз комаров на них, а те и принесут ему крови сколько надо. Деревенские люд как на подбор здоровый, все кровь с молоком, им пара комариных укусов все равно что…комариный укус.
Любили в’Ампира в Деревне еще и за то, что он защищал их от доброй в’Едьмы. Та была женщина хотя и добрая, но уж больно вспыльчивая, и красоты была не обыкновенной, а странной, будто сошла с картины гениального, но уже слегка сумасшедшего художника к тому же невнимательного в деталях. Бывало не угодит ей кто-либо, вспылит она и напустит чесотку, или икоту, или смех нашлет, а то и в жабу превратит. Вот и плетется бедолага к в’Ампиру, чтобы тот его расколдовал. Чешется, хохочет, икает, а идет. В’Ампир пошепчет что-то поколдует малость глядишь и снял заклятье.
Тут другая беда грядет – в’Едьма почувствует, что в’Ампир заклятье снял, стыдно ей станет, ну и начнет добрыми делами вину заглаживать. Тогда только успевай поворачиваться: куры со скорострельностью необыкновенной несутся; из коровы молоко льется только ведра подставляй; огурцы с грядок каждый час снимать надо; трава прямо прет, косить не успеваешь. В общем благодать сплошная – погреб сметаной, творогом и маслом забит, банки с маринованными огурцами в египетские пирамиды громоздятся. Поначалу, конечно, соседи помогают – и молоко забирают, и огурцы лишние приберут, а то придут траву скосят, но потом и они бессильны становятся.
Тогда самое время напечь гору плюшек и к доброй в’Едьме на поклон идти – уж больно та пышные плюшки любила. Но в’Едьма, дама образованная, требовалось с ней галантерейное обращение. Нельзя было просто так придти и с бухты-барахты о деле речь заводить. Надлежало, смастерив на лице благочинное выражение, сперва неспешно выпить чаю, поговорить о деревенских делах, похвалить хозяйкины рукоделия, а если Рыжий подвернется, который еще в самом начале нашего правдивого рассказа куда-то запропастился, то и его похвалить непременно.
И только наговорившись обо всем, следовало с просьбой обращаться. Но обращаться очень деликатно, предварительно неоднократно поблагодарив хозяйку за многочисленные добрые дела. А если какое слово неловкое вырвется или фигура речи не вполне изысканная случится, а чего греха таить – речь деревенских подчас не вполне изысканна бывает, то могла добрая в’Едьма и вспылить – тогда беда. Начинай все сначала: к в’Ампиру иди, от него бегом домой корову доить, ну где-то мы уже об этом рассказывали.
А вообще хорошо жилось в Деревне – просторно и бесхитростно. Да, совсем позабыл сказать: народ то в той Деревне жил не обыкновенный, а необыкновенный – все большие лешие и другие лесные жители. Бывали там и человеки, но тем не понравилось: цирков и театров, говорят у вас нет, французских романов про любовь и тех нет. В общем заскучали они и ушли. А деревенские потом долго в недоумении пребывали. Лешие, какие из лесу с долгого промысла вернутся, вина из разных грибов-ягод нагонят, тут такие цирки-театры начинаются! А на весеннюю и осеннюю деревенские ярмарки иной раз фавны с нимфами пожалуют, тут уж никаких романов про любовь не надобно. Но все степенно, благочинно, народ то трудолюбивый и работать умеет, и погулять культурно может.
А вот и еще одна радость – пока я вам обо всем рассказывал добрые в’Ампир и в’Едьма поженились. А какая свадьба была, а плюшек сколько разных съедено, а вина выпито! Но об этом уже в другой раз.