Золотой листок клёна прилип к рукаву намокшего пальто Мелвилла. Мальчик, ухватив Марию за руку, зябко поёжился. Он не шел весело, как часом ранее, и не сыпал необыкновенными и удивительными вопросами, от которых взрослый мир делался проще и прозрачней.
«Сникший и понурый маленький гном», — подумала Мария. Она остановилась и, тяжело вздохнув, сказала:
— Всё, я так устала, что не чувствую ног.
Мальчик потянул её за руку.
— Если хочешь, я возьму тебя на буксир, — он скинул островерхий башлык, и маленький гном исчез. Недавний дождь оставил после себя поблёкшую осень, и только кленовый лист золотился на светло-сером сукне яркой звездочкой.
— Я большая, а ты уставший малыш.
— Да, — легко согласился Мелвилл. — А ты видела, как кораблики тянут за собой пароходы? Огромные преогромные! В тысячу раз больше самих корабликов!
Мария улыбнулась, вглядываясь в мечтательное лицо. Голубые глаза затуманились, и мальчик, словно перенесся в другой, солнечный мир, где юркие кораблики уводили в синее море океанские лайнеры.
— Мой маленький кораблик, — ласково произнесла она, поправляя на мальчике фуражку с пальмовыми веточками на околыше. — Смотри, осень подарила тебе звёздочку.
Мелвилл тронул рукав, потом, осторожно пригладив крохотные лучи, сказал:
— Светится, как светлячок.
— Ну конечно, это же особенный листок.
Мальчик задумался и грустно заметил:
— Он особенный, оттого что один.
Порыв ветра взволновал опавшую листву на тропинке. И мимолетный листопад нанес еле заметные мазки на увядающий ковер.
Мелвилл положил кленовый листок на ладошку и тихонько подул. Листок затрепетал.
— Живой. Если я его брошу, то он потеряется и станет обычным мертвым листком.
— А мы спрячем его на страницах нашей книги, — сказала Мария, коснувшись детской ладошки. — А через много-много лет он вернет и этот день, и осеннюю прогулку.
— Здорово! – мальчик сложил ладошку ковшиком, — это будет наш «секрет».
Они снова тронулись в путь. Мелвилл, изображая кораблик, звонко дудел и, рассекая носками ботинок опавшую листву, создавал желтые волны.
Тропинка спустилась в низину, и клены сменились зарослями дикой розы, где красные россыпи плодов мерцали драгоценными камешками.
— Они слишком яркие, — прошептал Мелвилл, забыв о кораблике и беря Марию за руку.
Темная паутина сучьев тянулась по оврагу, пропадая в белесой дымке. Сумрачное небо почернело, приблизилось к ним, словно всматриваясь, дохнуло холодом.
— Мы заблудились? — тоненький голос мальчика задрожал.
— Не бойся, малыш, — сказала Мария, и стылый воздух раскололся ружейными выстрелами.
Дымка загустела, скрадывая звуки, обратилась в ледяной туман и расцвела белым листопадом…

Ветер стих, и из дальней комнаты, где кроме напольных часов стояли книжный шкаф темного дерева, послышался размеренный печальный звон.
Еще утром, осматривая комнаты краеведческого музея, а теперь и его временного пристанища, Сергей Иванович Пылеев попытался завести старинные часы, но ключ провернулся несколько раз, и в механизме что-то со скрежетом сломалось. Он подумал о хозяйке — Анне Семёновне: подвижной и сухонькой старушке с необычайно молодым и приятным голосом. Она будет очень расстроена: виделось трепетное отношение и к этому дому, и к старым вещам в нем.
Встретив её прошлым вечером на пороге особняка с порыжевшей и облупленной колоннадой парадного входа, и чеховским мезонином, Пылеев, очарованной неброской красотой здешних мест, попросился в постояльцы. Она сначала отказывала ему, но признав в нём автора городского альманаха — милостиво согласилась.
За чашкой крепкого чая Анна Семеновна поведала простую, для девяностых годов, историю.
Некогда процветающий поселок леспромхоза, главный меценат музея, не выдержав дикой капитализации, закрылся. Люди разъехались, и на три десятка домов осталось несколько стариков, которым и податься было некуда. Да вот, еще и она при живописной усадьбе, чудом уцелевшем осколке с давних, царских времен.
Музей разделил общую судьбу. Приезжий чиновник из отдела культуры походил по комнатам, покачал головой и уехал, пообещав «решить вопрос».
Устав ждать «решения вопроса», Анна Семёновна, недолго думая, сама съездила в город, но ничего не добилась.
«Денег нет, и в ближайшем будущем не предвидится», — говорили ей в одном кабинете. « Вы там держитесь. Всем сейчас трудно», — в другом.
— Вот я и держусь, — вздыхая, говорила она, — летом живу в сторожке, при огороде. А как заморозки ударят, перебираюсь в дом. Да и добрые люди помогают. Кто с дровами, а кто и с ремонтом. И из города экскурсии приезжают. Так потихоньку и выживаем. Даст Бог, наступят лучшие времена.
Постелив ему в директорском кабинете, Анна Семёновна сказала:
— Живите сколько надо, да и мне с молодым человеком веселей будет.
С утра заненастило, и весь день Пылеев проработал над рукописью давно начатой книги, а к ночи он задремал, устроившись на скрипучем кожаном диване с высокой резной спинкой.
Сон ему снился странный и непонятный, будто наполненный цветными стёклами, в которых отражения существовали сами по себе. Иногда он смутно различал призрачные очертания женщин и мужчин в красивых нарядах, словно кружащих в вальсе, и явственно — хрупкую фигурку мальчика. И теперь, когда бой старинных часов плыл по музейным комнатам, невидимая грань между сном и реальностью нарушилась.
Из-за хмурых облаков, разбрасывая серебристые дорожки, выглянула луна. Свет коснулся письменного стола, пробежался по рукописи, невесомым водопадом спустился на пол и превратился в фарватер для стремительного белого кораблика с золотыми парусами. Лунный след живым ручейком потянулся к Пылееву, и мир изменился…

…Межзвёздная пустота успокаивала и погружала в состояние бесконечной неги. «Вот только живая искорка – сложная и многомерная, зеркало чьей-то жизни и смерти».
« Удивительно», — думал он, наблюдая за корабликом, — его стихия синее море и теплый ветер, но не бесконечная кисея млечного пути. Но мир это то — что мы представляем, наши прошлые и будущие знания. Это время и пространство, заключенные в понятную форму. И звездный кораблик с парусами – это одна из формул человеческой мечты. Математика духовной жизни».
Придав мысли некую законченность, он погрузился в прежнее состояние. Но искорка не исчезала и через время, которое не имело для него никакого значения, он пришел на кораблик за ответом.
— Я ищу Красного Кита, — сказал мальчик на капитанском мостике. Из-под козырька фуражки, отражая холодный звездный свет, смотрели голубые глаза.
— Левиафан? — Он заглянул в прошлое мальчика и увидел его смерть и Красного Кита поглотившего души его родных. — Эта материя, которой безразличны твои поиски. В ней нет ни добра, ни зла. Что ты будешь делать, когда найдешь её?
— Я изменю время.
— Да, ты можешь бросить камень в воду, и круги изменят чужой мир, как когда-то они изменили твой.
Мальчик не получил ответа от потерянного разума о Красном Ките, и кораблик продолжил путь в вечном хороводе бесчисленных галактик…

Очарование спало, и кораблик с золотыми парусами обернулись белым листопадом — ночным танцем первых снежинок и опадающей листвы.
Пылеев закрыл рукопись, где перемешались и сон, и явь.
Тишину тронули близкие шаги. Он отворил дверь комнаты и в полусумраке увидел хранительницу музея. Луч фонарика в её руках плавно скользил по старым стенам.
— Вам тоже не спится? — спросила она тихим голосом, словно боясь потревожить чей-то сон. — А на улице первый снежок выпал.
— Да, Анна Семёновна, в такую погоду замечательно работается, — Пылеев помолчал и смущённо покраснев, продолжил, — Вы меня простите… старинные часы… я пытался их завести, и…
— Да Бог с вами, Серёжа! В них и механизма-то нет. Просто оболочка без времени. А вам ничего странного сегодня не предвиделось?
— Да нам, пишущей братией, каждый день что-то видится, — повеселел Пылеев.
Анна Семёновна улыбнулась.
— В комнате с часами есть книги, вы посмотрите, может, чего и пригодится… для ваших видений.
Она ушла, а Пылеев ещё долго размышлял над её словами.

Утром, в комнате с часами, он нашёл книгу в сафьяновой обложке — ветхий журнал «Москвитянин» за тысяча восемьсот пятьдесят третий год.* Между ломкими страницами лежали высохший кленовый лист и фотография. Изображение от времени выцвело, но можно было разглядеть и лицо маленького гимназиста, и пальмовые веточки на околыше фуражки. А на обороте сохранилась надпись, сделанная округлым девичьим почерком: «Мой маленький кораблик. 1917 год».

Примечание
* В 1853г. в журнале «Москвитянин» (издание Погодина М.П.) под заголовком «Китовая ловля» был опубликован отрывок «Моби Дик, или Белый Кит» Германа Мелвилла.