Писатель Иван Иванович Задрыкин, автор никому не нужных социальных драм, уже второй час сидел перед почти чистой стопкой бумаги и тихонечко попивал дешевый портвейн "777". Почему почти чистой стопкой бумаги, спросите вы? Да потому, что на верхнем листе нетвердой рукой было написано несколько слов. Первая строчка включала в себя только пять букв – РОМАН, вторая была чуть больше – САГА О ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКАХ.
Про железную дорогу Иван Иванович знал все, потому что его отец и мать работали проводниками на поездах и, когда он был маленький, брали с собой в командировки. Во время длительных томительных переездов мальчик строил из кубиков домики, рисовал неизвестных животных, подолгу смотрел в окно на проплывающие мимо деревни, села, города. Медленно бежали секунды, минуты, часы.
Один раз, когда Ваня заскучал, он вышел из купе и увидел старичка, смотрящего куда-то вдаль. Пожилой мужчина тоже скучал, думая о том, что путь предстоит длинный, до самого Владивостока, а заняться ему не чем, за исключением, конечно, книг, которые он обязательно брал с собой в дорогу. Он был педагог и поэтому решил обучить мальчонку грамоте.
Ваня оказался способным учеником и быстро освоил почти весь алфавит. Мать от счастья купила на одной из станций книжку под названием "Не все коту масленица", думая, что это сказка про кота. Так Иван в пять лет научился читать, а Островский стал его любимым автором.
Когда паренек окончил школу, то не сомневался в выборе профессии. Он знал точно, что станет известным писателем.
Иван Иванович взял шариковую старенькую ручку, купленную еще при социализме, и написал на втором листе бумаге в правом верхнем углу цифру "1", но слова никак не хотели посещать его лысую голову.
Мужчина почесал затылок, отложил ручку в сторону и посмотрел на неполный стакан портвейна.
– Пожалуй, стоит отпить чуток, глядишь, появится вдохновение, – изрек он и, жадно выпил бордовую мутную горячительную жидкость.
Туманный взгляд Задрыкина блуждал по столу в поисках музы.
– Куда ж ты запропастилась, зараза! Черт! – крикнул он, и обалдело посмотрел на стакан, на краю которого сидел, закинув ногу на ногу, маленький зеленый чертик и весело крутил хвостом.
– Ты звал меня? – спросил рогатый, подмаргивая писателю.
– На кой черт ты мне сдался?
– Я могу помочь твоему горю Ванюша.
– Свое горе я могу утопить в вине, да и тебя тоже, – сказал Задрыкин и схватился за бутылку.
– Ну, ну, погоди. Я могу тебе пригодиться.
– Это как же это?
– Могу подсказать сюжетец, но только пока ты будешь писать свой шедевр, мне надо у тебя пожить.
– Да черт с тобой, живи.
– Со мной не черт, а чертовка, – хитро промолвил рогатый.
На стол, кряхтя, стало залезать толстое, волосатое, брюхастое существо женского пола. Ее принадлежность к женщинам бросалась в глаза.
– Ну и ну, – присвистнул Иван Иванович.
Черт гордо поднял голову, чертовский клан считал его жену самой красивой чертовкой.
– Мы тут ждем прибавления, – рогатый спрыгнул со стакана и погладил выпирающее пузико своей возлюбленной. – Ты против детей ничего не имеешь?
– Да нет? – как-то неуверенно произнес Задрыкин.
– Ребятня, айда сюда. Нас приютили, – радостно крикнул черт и залез опять на стакан.
Из всех углов, почему-то восьмиугольной комнаты стали вылезать зеленые волосатые карапузы.
– Что за бред? – воскликнул писатель и, зажмурив глаза, тряхнул головой. – Сгинь нечистая!
– Э, мы так не договаривались! – возмутился черт.
– Так ты мне еще сюжет не подсказал, сделка может и не состояться, – усмехнулся Задрыкин, найдя нужное решение проблемы.
– Нет сюжета, значит, и не жить вам здесь. Черт вас забери.
– Эх, Иван Иванович, зачем ты так? Я с тобой по-доброму, а ты сразу черта вспоминать! Ну и мучайся тут один, писака исписанный!
– Я – писака?! Ах, ты...(нецензурное выражение)!!! – заорал писатель и кулаком ударил по стакану.
Черт вывернулся и, спрыгнув на стол, а потом на пол, побежал с подругой и детьми в самый темный угол. Задрыкин резко встал, откинул от себя стул и хотел было догнать нечистую, но спотыкнулся и упал, больно ударившись головой.
Солнечные лучи проникали сквозь дырки на занавесках и медленно перемещались по грязным давно выцвевшим обоям. Иван Иванович что-то пробурчал и открыл глаза.
– Что за чертовщина мне сегодня приснилась? Аж, жуть, – сказал вслух пожилой мужчина и поднялся с пола.
Он потянулся, разминая затекшие суставы, и бросил взгляд на стол, где лежала стопка бумаги ... исписанная нетвердой рукой. Медленно и опасливо Иван Иванович взял рукопись.
– Кажись, подчерк мой. Неужто, это я написал?
Задрыкин стал читать:
"Поезд издал прощальный гудок, и провожающие стали отходить от края платформы...".
– Вроде бы, мое, – нерешительно изрек Задрыкин и продолжил чтение:
"Мужчина в зеленом костюме, сдерживая слезы, активно махал рукой своей беременной жене. Ему предстояла дальняя дорога на ударную стройку, затерявшуюся где-то в лесах Сибири. Он ехал туда не по зову сердца, а чтобы заработать денег на квартиру...".
– Начало неплохое, – тихо произнес Иван Иванович, оглядываясь по сторонам и всматриваясь в каждый закуток, – сюжет мой и только МОЙ, – уже громче и решительней сказал писатель, сделав особое ударение на слове "мой".
Задрыкин с рукописью подошел к темному углу, опустился на колени и, нагнувшись, заорал во все горло:
– ЭТО МОЙ СЮЖЕТ! МОЙ! МОЙ! М-О-О-О-О-О-Й!!!