В усадьбе Гавриловых просыпались рано. Барыня Аграфена Филипповна сама долго спать не любила и другим не давала.
- Любка, ставь самовар! - раздавалось на весь дом ни свет ни заря, и день начинался. Подольше понежиться в постели дозволялось лишь единственной дочери хозяйки - Вареньке, недавно отпраздновавшей восемнадцатый день рождения.
Сегодняшнее утро началось с сюрпризов. Сонная Любка, зябко поеживаясь и позевывая, вошла в столовую и остолбенела: за столом сидела юная барышня в ночной рубашке и накинутом на плечи шерстяном платке, расписанном пышными алыми цветами. На щеках Вареньки играл нежный румянец, глазки лихорадочно поблескивали.
- Так, - всплеснула руками пухленькая Любка, - доигрались с дворовыми девками в снежки, заболели! Говорила вам вчерась - до добра это не доведет! И когда только повзрослеете!
- А ты сама взрослая теперь, что ли? - лукаво подмигнула ей Варенька. - То-то я смотрю, к мельнику за мукой зачастила!
- Не к мельнику, барышня, а к мельникову сыну! А это бо-ольшая разница, я вас уверяю! Одно дело гонять чаи со старым, лысым пнем и совсем другое…
- С молодым и кудрявым! - Варенька прыснула со смеху. - Чаи гонять, значит? Ну-ну!.. Только не обожгись!
- Постараюсь, моя госпожа! - шутливо присела в реверансе Любка. Под приподнятым подолом сарафана красовались залатанные валенки, надетые на босу ногу.
- Да ты ж моя королевишна! - развеселилась Варенька. - Если еще и самовар разведешь, цены тебе не будет! А я пока тебе кое-что расскажу - сон сегодняшний.
- Про любовь, поди?
- Сама не пойму, но на душе истома странная, приятственная…
- Начинайте, барышня, не томите! Я до историй сердечных такая охочая!
Любка принялась набивать жаровню самовара углем да еловыми шишками, а Варенька мечтательно вздохнула и пустилась в воспоминания:
- Виделось мне нынче, что иду я по лесу. Одна иду, а будто манит кто-то. Ночь вокруг, филин ухает, боязно до смерти! То ли догоняю кого… Вьюга завывает, мороз за щеки щиплет. Шепот со всех сторон - жаркий, страстный, словно не по-нашему кто лопочет!
- Ой, барышня, не ведьмак ли вас какой водит? - всполошилась Любка. – Или того хуже, сам Нечистый!
- Да погодь, слушай дальше! - Вдруг озеро передо мной, льдом скованное. Ступаю по нему, а подо мной русалки плавают. Хвосты у них разноцветные, чешуя так и переливается…
- Может и леший это! Зайцев поблизости не было?
- Тьфу, ты! - досадливо наморщила хорошенький носик Варенька, - не перебивай! И ерунду не мели, не взаправду же я в лесу плутала - сон это, только сон!
- Да вы так рассказываете, что мороз по коже. Того и гляди, на чудище какое набредете!
- Когда это я из-за чудища так рано поднималась? - рассмеялась юная барышня и Любка невольно ею залюбовалась: глазищи серые с поволокою, волосы русые ниже пояса, а сама точеная вся, как та статуэтка на комоде у Аграфены Филипповны.
- Так вот, - продолжила Варенька, перешла я озеро-то волшебное, а за ним лес диковинный. Деревья огромные, макушками небо подпирают. Стволы голые, а сверху на них ветви пушистые, на папоротник похожие. Иду я, по сторонам зыркаю, да дорогу запомнить стараюсь. Долго ли шла - не знаю, а набрела на поляну зеленую, с цветами, птицами, бабочками да пчелами. Посреди нее дуб стоит, высохший весь, с дуплом черным. Веток с одного бока нет, корявый такой, мрачный…
- Стоп, так это же наш дуб, что на развилке стоит, как в Одинцовку сворачивать!
- А почему я про него не ведаю?
- Так вас в карете возят, а мы ноженьками ходим, всю округу знаем. Каждую березку, каждый пенечек!
- Про пенечки ты мне нынче сказывала уже, - улыбнулась Варенька. - Ты, Любаш, мне дуб этот показать сможешь?
- Смогу, барышня, о чем речь? Только, если дальше во сне у вас все гладко было… Рождество на носу! Трусиха я!
- Гладко-гладко, не волнуйся… Дальше-то самое интересное! Гуляю я по поляне, веночек плету, песенку напеваю. И все бы ничего, да к дубу подойти опасаюсь, а страсть как хочется! Хожу, думку думаю: дупло черное так и манит, что за тайна в нем скрывается? Или нет ничего?..
-Ой, барышня, не нравится мне ваша рассказка! - задумчиво проговорила Любка. - Давайте чай пить, маменька ваша скоро уже придет. А сон ваш - безделица, наплюйте да и забудьте!
- Чай подождет, а ты дослушай! Потом поймешь, чего я так всполошилась.
- Варвара Тихоновна, я страшилок с детства не люблю, нет у меня на них никакого терпежу!
- Так вот, - невозмутимо продолжила Варенька, - все-таки отважилась я к дубу направиться. Чем ближе подхожу - тем тише птицы щебечут и пчелы жужжат. Зато шепот странный все сильнее звучит. Прислушалась, а это слово одно кто-то на все лады повторяет! И слово чудное, заморское. Подошла к дереву и в дупло заглянула, а там … одни сухие листья.
- Ну вот… - разочарованно протянула Любка, - а вы печалились!
- Развернулась было назад идти, а меня сзади как схватит кто-то! Ноги подкосились, хочу сознание потерять, да не могу. Зажмурилась от страха. А любопытство-то покоя не дает, открыла чуток один глаз…
- И?!
- Склонился надо мною брюнет жгучий да улыбчивый, рассматривает беззастенчиво. Глаза карие, ресницы длиннющие! И вдруг поцеловал, как огнем обжег! Проснулась я, как шальная - и сюда, быстрее тебе рассказать!
- А слово-то запомнили, что вам брунет тот шептал? Неужто «лямур»? - нервно сглотнула Любка и опустилась на стул.
- Да прям… «Корасон»!
- Жалко… А то та-а-ак бы красиво все могло закончиться! Если сон в руку, бонжур-тужур, и, глядишь, отправила бы вас барыня во Хранцию учиться. Там кавалеров, чай, не как в нашей глуши.
Рассуждала Любка про Хранцию, а сама на Вареньку поглядывала. Уж больно та разомлевшая сидела. В облаках, видать, витала… И обидеть ее не хотелось, и правда горькая давно всем известна: по соседству приличных женихов нет. На тыщу верст вокруг. Да и во всей Олонецкой губернии для такой красавицы-умницы никого не сыскать, нет достойных.
- А кто сказал, что все закончилось? - неожиданно произнесла Варенька. - Сыщи мне к обеду проводника, к развилке на Одинцово прокатимся! И маменьке - ни слова! - приложила к губам фарфоровый пальчик и выпорхнула из столовой.
- Как скажете, барышня! - запоздало выкрикнула Любка ей вслед, а сама подумала: «Сдурела девка! Интересно, дубу поклоны бить поедет или белкам приветы передавать?.. Я уж такого зрелища не пропущу!»

Дурное дело - нехитрое. После обеда, как только Аграфена Филипповна отправилась вздремнуть часок -другой по своему обычаю, Любка попросила Вареньку одеться потеплее, а сама помчалась к бондарю Федьке, двоюродному братцу. По уговору тот давно должен был сани запрячь, да с заднего двора выехать.
Дорогой вспоминали прошлогодние святки - хороводы да пляски, катание на санях, ряженных в смешные и страшные маски односельчан.
- А помните, как Митяй напугал барыню медвежьей харей? - басил Федька под заливистый смех двух попутчиц.
- Как не помнить, если маменьку потом целый час в чувство приводили! И я бы перепужалась, если в окне ночью такое увидела! - перекрестилась Варенька.
- Зато Аграфена Филипповна потом громче всех смеялась! - добавила Любка. – А Митяю гривенник серебряный перепал и тулуп овчинный!
- Ну, знать и мне пора кабаном наряжаться!
- Ой, пора! - веселились девчата.
Сани, тихонько поскрипывая, скользили вдоль леса. Ели и пихты застыли в снежном убранстве. Казалось, даже природа замерла в предвкушении рождения Христа. В воздухе витало волшебство.
- Скоро развилка, барышня! - шепнула Любка и тут же заметила, что у Вареньки побледнели щечки.
- Так скоро?
- Так час, поди, едем. Не лето, чай!
Вдруг где-то невдалеке грянул выстрел. Испуганный Федька попытался заставить лошадей развернуться, но они встали как вкопанные.
- Езжай вперед! - взволнованно выкрикнула Варенька.
- Делай, что велено! - заорала Любка как оглашенная, вскакивая с места и пристально вглядываясь вдаль.
- Да мне-то что, Варвара Тихоновна, но с топором супротив пистолету или ружа…
- Феденька, гони! Там больше уже не стреляют! - взмолилась барышня, заламывая руки.
- Будем надеяться, что охотник какой пальнул, а не злодей, - продолжал ворчать тот, погоняя лошадей.
Вокруг по-прежнему было тихо. Пушистые снежинки плавно кружили в танце. Любка поймала себя на мысли, что страха нет, есть одно дикое любопытство.
- Барышня, а что делать будем, коли стоит ваш дуб себе и ни сном, ни духом о вашем визите? – прошептала она, почему-то уже уверенная, что едут они неспроста.
- Да что-что… домой поедем, - тоже шепотом ответила Варенька. - Вперед лучше гляди!
- Да чего глядеть, вон и развилка! Федька, бери влево!
Сани вошли в поворот и саженей через сто остановились: аккурат напротив толстого мужика, отчаянно размахивающего руками.
- Вас мне сам господь бог послал! Есть веревка?
- Зачем? - удивился Федька, но веревку достал. - Я запасливый, мало ли что в пути приключиться может.
Толстяк проворно схватил моток пеньки и поспешил к обочине дороги.
- Барин, держитесь, я иду! - радостно прокричал он.
- Барин?! - в один голос, переглянувшись, выдохнули Любка и Варенька.
- Может он умалишенный? - философски рассудил Федька, затем спрыгнул на землю и пошел к мужику. Девушки тихонько двинулись следом.
Тот в это время завязал на конце узел и забросил веревку в снег, словно собирался ловить рыбу. Любка громко фыркнула и открыла было рот, но… неожиданно из сугроба показалась чья-то рука в черной перчатке и крепко ухватилась за конец.
Федька тут же кинулся на помощь толстяку, и через несколько секунд из снега показалась сначала голова, а потом и туловище какого-то господина.
- Брунет! - ахнула Любка, поддержав покачнувшуюся было Вареньку.
- Брунет, язви его душу! - подтвердил Федька, который сиял, как начищенный сапог: человека- таки спас!
- Гишпанец он, вот и чернявый, - пояснил толстяк. - Дон Мигель Гарсиа Родригес, язык сломать можно. Важная птица, инженер и энтот… ах-ри-тек-тор… Во! Мы из Петербурга в Петрозаводск направлялись, так напали супостаты - сани, вещи отобрали. Барин-то бесстрашный, пистолет достал - и за ними. Хотел уголок срезать, догнать, да в овраг провалился. Мы-то знаем, что с дороги в здешних местах лучше не сходить, ямы да ложбины снегом припорошены.
- Прошу минья звинить, я не знала, - подал голос спасенный, поднимаясь и отряхивая коричневое клетчатое пальто с перелиной и смущенно поглядывая на Вареньку.
- Не знала она, - покатился со смеху Федька, за что пребольно схлопотал от Любки локтем под дых.
- Главное, сударь, что вы не замерзли! Мы вот с Варварой Тихоновной, нашей барышней дорогой, приглашаем вас в усадьбу Гаврилово, - проговорила она и подтолкнула Вареньку вперед.
- Да-да, милости просим дорогого гостя… - обморочным голосом пролепетала та и отчаянно попятилась назад, млея от пристального взгляда высокого и импозантного гишпанца.
- Я вас благодарить, - изысканно поклонился дон Мигель, - и с удовольствьем принять ваш предложений!
- У меня в санях шуба медвежья припасена, барышне не понадобилась. Накинете, барин, мигом согреетесь, - подсуетился Федька.
- Вот барыня Аграфена Филипповна-то обрадуется! - радостно заверещала Любка, чтобы загладить неловкость от упорного молчания Вареньки. - Напоит, накормит, баньку истопить прикажет, коли изволите!
- Изволит-изволит, промерз, поди, до костей! - закивал вместо дона Мигеля толстяк. - Поспешать надо, кабы барин не занемог.
- А зовут-то тебя как, мил человек? - опомнилась Любка.
- Миколой кличут, мы по-простецки привыкшие.
Федька бросился к саням, расстелил шубу на одной скамье и взобрался на облучок. Рядом примостился толстяк. Любка же ждала пока барышня с гишпанцем усядутся поудобнее, а те, похоже, никуда не спешили.
«С господскими расшаркиваниями все померзнем», - мысленно рассудила она и влезла в сани. Обернулась назад - Варенька с Мигелем энтим все столбами стоят да в гляделки играют.
- Ой, влетит нам за самоуправство от Аграфены Филипповны! По первое число… - вполголоса сказал Федька, обернувшись к Любке.
- Держи карман шире, - хитро улыбнулась в ответ она. - Чую, зятя везем барыне! А это дорогого стоит!
- Варвара Тихоновна, садитесь скорей, не то барина застудите, - сразу осмелел Федька и чуть тише добавил, - нам бракованного в усадьбу не надо!
Варенька тут же поспешила к саням, но гишпанец проворно ее опередил и галантно подал руку.
- Прошу, mi сorazon, - нараспев проговорил он, помогая Вареньке забраться на скамью.
Барышня на секунду замерла, а потом расцвела вся и победно посмотрела на Любку - дескать, что я тебе говорила?
Счастливая Любка же мысленно примеряла овчинный тулуп и считала серебряные гривенники.